Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция. Ринат Валиуллин

одного режиссера. Кукол дергали за нитки, которые были привязаны к самым болезненным точкам незрелой психики девочек. Так легче было завоевывать дешевый авторитет в семье и манипулировать девичьими душами, которые требовали свободы и равноправия с каждым днем все больше и больше.

      – Заедем завтра в спортивный магазин.

      – Зачем?

      – Фортуне надо купить купальник для бассейна.

      – Зачем тебе купальник, Фортуна? Может, купить просто плавки, все равно груди нет.

      Младшей сестре, которая носила брекеты, тоже доставалось:

      – Тебе слова не давали, Кира. Закрой свой рот, а то железом пахнет.

      Лара понимала, что Антонио перегибает палку, однако не вмешивалась. Она считала мужа главным человеком в семье, главным по их капризам, и в вопросах воспитания полностью доверялась ему, считая, что девочки и так сильно обделены мужским вниманием. Ей удобнее было думать, что именно так проявляется его любовь к ним. В ее представлении любовь была той самой частью бессознательного, которую лучше не трогать: только начни ее осознавать, она тут же исчезнет или примет формы уважения, дружбы, ответственности, долга, превратится черт знает во что.

* * *

      Фортуна и я шли сквозь грусть осеннего парка, дуло желтыми листьями. Мы ели тишину, как сладкие конфеты, фантики которых разбросаны повсюду. В ней чувствовался вкус победы над разумом, тоской и скукой, размазанной по небу. Разноцветные фантики слетали с деревьев, замедляя время. В каждой жизни есть место осени, во вкусах которой обычно недостаточно конфетного, а в шуршании – блестящей амальгамы, огрызки света тусклы.

      – Никто не сможет объяснить причины грусти осенью.

      – Тебе грустно со мной? – улыбнулась одними губами Фортуна.

      – Нет, не с тобой, а с осенью.

      – Я люблю осенние парки, где можно пройтись сквозь редеющие кроны воспоминаний дорожками ностальгии и пошуршать бывшими. Какое-то прохладное умиротворение после пожара лета. Листья плавно кружатся в воздухе.

      – Будто сама осень, раздеваясь, приглашает на танец, – нарисовались мы живым влюбленным пятном в сумрачном влажном парке.

      – Ты неискоренимый романтик. Ну и чего же не танцуешь? Женщина тебя приглашает, – отпускала мою руку Фортуна.

      – Не люблю слишком доступных, – задержал я ее ладонь в своей, привлек к себе и поцеловал, как в первый раз. После того как наши губы обменялись эндорфинами, я согласился: – Я тоже ее начинаю любить, осень.

      Вдали работники парка сгребали в кучу листья и сжигали, как запрещенную литературу. Приятно потягивало дымом.

      – Каждый лист – это письмо, – подняла Фортуна огромный желтый лист и протянула мне: – Читай! О чем там?

      – О чем еще могут быть письма: об увядших чувствах, о прошедшем лете, о скорой зиме.

      – Зима – это не так важно!

      – А что важно?

      – Важно – с кем, – остановила меня Фортуна и приподняла воротник моего пальто.

      – А вот и почтальон, – махнул я вперед рукой. Навстречу