Чёрный лама. Валерий Петрович Большаков

«своим». Один из забайкальцев осадил коня…

      …Очнувшись в третий раз за ночь, Шагдаров увидал над собой высокие белые своды, куда еле доходил слабый свет ночника.

      За высокими окнами перебегали лучи прожекторов, изредка накатывал тяжелый гул и паровозные гудки. Иногда строй газовых фонарей заволакивало паром, и тогда их огни отдавали в розовый.

      Это что, вокзал? Последний полустанок, так сказать. Следующая станция – вечность…

      Шагдаров прикрыл глаза. Все тело ныло, а в груди почти не замирала слабая, но не уходившая боль. Ничего, терпеть можно.

      Жив, и ладно. Оклемаешься, Лобсын Очирович…

      Почему-то, именно в положении лежа приходят на ум главные мысли в жизни. А куда деваться?

      Сразит тебя пуля, или нож, или разрыв сердца – и свалишься. Будешь лежать, лупать глазами в небо, и соображать: конец настает или это только пауза?

      Лобсын вздохнул осторожно, чтобы не вызвать новый болезненный ответ израненного организма. Углядев рядом с койкой, на которой он лежал, сиделку, дремавшую на стареньком венском стуле, делопроизводитель из Читы разлепил губы:

      – Где я?

      Сиделка вздрогнула, и суетливо поправила шапочку на голове, одернула халат.

      – Ожил, никак? Ну, во-от, я ж говорила – крепкий мужик, сдюжит! В Слюдянке ты, милый. Прям на вокзале уложили, в медпункте. Доктор запретил тебя до Иркутска везти, уж очень ты плох был.

      – Казаки… меня?

      – Они, милый, они.

      – А где те казаки?

      – Ой, да спал бы ты лучше! А то казаков ему… Утром хорунжего застанешь. Доктор сказал, покой тебе нужен.

      Шагдаров собрался с силами, и выговорил:

      – Вести важные мне передать надо, важные и секретные. Офицеру из Третьего отделения… хотя бы из Иркутской… региональной… канцелярии. Срочно…

      – Ох, ты, Господи!

      Торопливо шаркая тапочками, сиделка скрылась за дверями, и вскоре в палату вошел казак-забайкалец в темно-зеленом мундире с канареечными лампасами. На желтых погонах – по две звездочки.

      – Хорунжий Ермаков, – представился казак, молодцевато кинув руку к фуражке. – По какой такой надобности Третье отделение?

      – Я не могу вам этого сказать, господин хорунжий… – прошелестело в ответ.

      Казак построжел, соображая, что человек при смерти вряд ли станет капризничать. Выходит, что и впрямь – тайна.

      – Ждите, – буркнул он, выходя, и поморщился: а что этому бедолаге еще остается, как не ждать? То ли конца, то ли спасенья. То ли офицера из Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

      2.

      Капитана Антона Ивановича Уварова, графа и сотрудника Особой экспедиции, совсем недавно назначенного руководить региональной канцелярией во Владивостоке, вызвали в Петербург – намечалась крайне опасная и щекотливая операция.

      Разумеется, тайная. Ну, не настолько тайная, чтобы не привлечь к ней обоих его подчиненных – и делопроизводителя Паратова, и младшего агента Облонскую, замешанных в тетюхинской истории.

      Начальство сочло за лучшее не расширять круг