Девочка из города. Любовь Воронкова

сказала бы, что нельзя. Но там было нельзя, а здесь, может быть, можно? Ведь разрисовал же Романок печку!

      Валентинка полезла под лавку и достала баночку с краской.

      Потом встала на колени возле стола и на нижнем углу белого столешника робкой рукой намалевала большой красный цветок.

      – Ой, до чего красиво! – сказала Таиска. – Как живой! У нас такие летом в палисаднике растут!.. Рисуй ещё!

      Второй цветок вышел лучше. Лепестки у него росли шире и смелее. Третий вышел немножко кривой, но это было почти незаметно. Романок оставил свои танки и рвущиеся снаряды и круглыми синими глазами с удивлением смотрел, как на белом столешнике расцветают алые цветы.

      – И-и!.. – вдруг раздалось испуганное восклицание. – Что наделали!

      Груша вышла из горницы с книгой в руках и остановилась на пороге:

      – Что наделали! Весь столешник испортили! Ну уж и попадёт вам теперь!

      У Валентинки дрогнула кисть, и последний лепесток у последнего цветка загнулся, будто опалённый зноем.

      Таиска, Романок и Валентинка глядели на Грушу, глядели друг на друга. Смутное сознание, что получилось как-то неладно, охватило их. А что же плохого, если на белом столешнике будут красные цветы? Но вот Груша говорит: «Попадёт!»

      Груша вздёрнула пухлую верхнюю губу и сказала:

      – Только, чур, меня не припутывать. Сами заварили кашу, сами и расхлёбывайте.

      – А я и не заваривал, – сказал Романок, – я только глядел.

      – А что же, я заваривала, да? – закричала Таиска. – Я мою посуду и мою! И никаких цветов я на столешнике не делаю!

      – Городская, а баловная! – строго сказала Груша. – Ишь, что сбаловала!

      И ушла в горницу.

      У Валентинки сразу пропала вся радость. Она вытащила из своей жёлтой сумочки носовой платок и попробовала потихоньку стереть краску. Но краска была масляная, она не стиралась. Сердце Валентинки сжалось от страха и горя. Что она наделала! Зачем она послушалась Таиску? Что теперь скажет мать, что она скажет матери?

      Валентинка спрятала баночку с краской и села в уголок. Скрип снега за окном, стук во дворе, чей-нибудь громкий голос на улице – всё заставляло её вздрагивать: мать идёт!

      И потом – дед. Что скажет дед, когда это увидит?

      «Может, у вас в городе можно портить скатерти, ну а уж у нас этого нельзя! Таких барышень нам здесь не надо!» – вот что он скажет, наверно.

      Может быть, полчаса прошло, может быть, час. Послышались шаги на крыльце, скрипнула дверь в сенях, и в избу вошла мать. Необычная тишина показалась ей странной. Она внимательно поглядела кругом.

      – Это что такое?! – сердито закричала она, увидев разрисованную печку. – Это что за озорство такое?!

      Взглянув на Таиску, она всплеснула руками:

      – Ах ты, чучело-чумичело! Ну погляди, на кого же ты похожа? Вся в саже! А руки! А платье!

      Увидев красные цветы на белом столешнике, мать даже покраснела от гнева:

      – Батюшки мои! Да что же это, в самом деле? Ну просто из избы