Медные лбы. Картинки с натуры. Николай Лейкин

вес бесплатно».

      – Ну, вот видишь, твой собственный вес при тебе и останется, – указывает купец на надпись и, обратясь к стоящему у весов немцу, спрашивает: – Можно, господин немец, бабу свесить? Занятно мне, сколько в ней весу будет.

      – Сделайте одолжение, – отвечает тот.

      – Ну, мадам, становись на платформу.

      Охтянка пятится.

      – Да, говорят, через это люди сохнут. Свесишься, пожалуй, да и начнешь изводиться.

      – Полно, усышки большой не будет. Да и куда тебе тело-то? Ведь не на продажу.

      – Мавра Тимофевна, уж вешаться ли мне? – снова колеблется охтянка.

      – Что? Теперь на попятный? Нет уж, назвалась груздем, так полезай в кузов! – тащит ее за руку купец. – Шалишь! Уж коли я сторговал, то от своего не отступлюсь.

      – Да ну тебя! Что пристал, словно банный лист! – отбивается охтянка. – Отродясь не вешалась, а тут вдруг вешайся для него. Свесишься, да и умрешь еще, пожалуй…

      – А ты думаешь аридовы веки прожить? Ах ты, мякина, мякина! Ну ладно, я сам свешаюсь. Я вот смерти не боюсь. Вешай меня, господин немец!

      Купец вскочил на платформу.

      – Само собою, коли ежели кто наливши глаза, то не страшно… – говорит охтянка.

      – Наливши глаза! А нешто ты мне их наливала? Видал ли я от тебя поднесенье-то? Выдержат ли только меня весы-то, господин немец?

      – Воз сена выдержат! Шесть пудов и три фунта! – возглашает немец.

      – Постой, я дух запру. Может, еще больше будет! Ну? Шесть пудов три фунта!

      В собравшейся уже около весов толпе хохот.

      Лошадиный налог

      – Извозчик! В Гостиный Двор пятиалтынный.

      – Четвертак, ваше высокоблагородие, положьте.

      – Пятиалтынный. Какие ноне четвертаки! За четвертак-то надо у менялы сорок копеек заплатить.

      – За двугривенный садитесь. Прибавьте, сударь, хоть на лошадиную-то подушную.

      Седок сел.

      – Далеко ли тут до Гостиного-то, всего два шага, а ты двугривенный ломишь, – сказал он.

      – Теперь нельзя, сударь, без этого. Вон животину-то в Думе с человеком сравняли и двенадцать рублев за нее требуют. Где ж коню такие деньги взять? Ведь за нее извозчик платись, ну и обязаны мы господский карман тревожить. Ну, ты, двенадцатирублевая шкура! – крикнул на лошадь извозчик и стегнул лошадь кнутом.

      – Отчего это она у тебя вскачь бежит?

      – А оттого, что радуется – как ее теперича вровень с человеком податями возвысили. Скот, а тоже свою праву чувствует и гордость есть. Эво, как хвостом-то машет! Теперь вот я ее кнутом хлещу, а как подать-то за нее внесешь, так, пожалуй, она тебя хлестать будет. С нашего брата четыре рубля за жестянку да адресный рубль сорок, а ее шкуру в двенадцать рублев оценили – вот она и играет с радости.

      – Погоди еще – медаль ей на шею повесят, так она и не так запрыгает.

      – Ну, этим ее не удивишь. Ей что чин, что медаль! Она к этому привыкши. Она у нас, ваше высокоблагородие, военная, из-под гусара и даже всякий военный артикул знает. Пройди сейчас солдаты