Медные лбы. Картинки с натуры. Николай Лейкин

в месяц раза два на кладбище к старикам ездим, к духовникам то есть нашим. Насчет кулака-то ты, голубчик, здоров?

      – Насчет кулака постоим-с. Во! – похвастался кучер и показал кулак. – Живой не уйдет.

      – Вот и бесподобно. Сиди в кухне либо спи. Пища у нас хорошая. Хоть целый день зобли – запрету нет.

      У меня старухи вон, походя гречневую крупу жуют. По постам к чаю мед… Чай четыре раза в день. Ты женатый?

      – Вдовый-с.

      – Вот это нехорошо, потому у меня две племянницы из деревни взяты, чтоб замуж отдать, по здешнему месту за каких-нибудь приказчиков. Ну и сама я богоспасаемая вдова. Зазорно будет со вдовым-то кучером.

      – В этом будьте покойны. На ваших племянниц и на вас и внимания не обратим. Солидарность всегда при нас будет. Давно уж мы заклятие дали, чтобы не связываться.

      – Нет, я к тому, что для постороннего-то ока соблазн. Скажут: вдовец в женском курятнике завязался. Да и к тому же девки-то у меня – огонь. В одно ухо вдень, в другое вынь.

      – Что вы, тетенька, как нас конфузите! – фыркнула стоявшая у дверной притолки племянница и закрылась рукавом сарафана.

      – А мы вот что: мы с первого же дня ругаться промеж себя начнем, – предложил кучер.

      – Содом и Гоморра выйдет. Нет, это не модель. У нас дом тихий, так зачем же столпотворение вавилонское?

      – Обойдется без столпотворения. Мы только при посторонних людях.

      – Нет, уж ты поворачивай оглобли. Мне нужно человека женатого, чтобы и жена вместе с ним.

      – Да ведь жениться – дело плевое. Взял да и женился. Коли жалованья от вас будет хорошее, так отчего же…

      – Жалованье у нас пятнадцать рублев, а только ты спервоначала женись, а потом и приходи. А то до женитьбы-то ты как здесь набедокурить можешь! Ведь это все равно что козел в огороде, а женскую слабость сам знаешь.

      – Пусть открещиваются, коли так… А про себя скажу, так я и не таковских баб на своем веку видывал, мне женский человек не в диво. Да я вам вот что скажу: у вас и польститься-то бабьему охотнику не на что.

      – Врешь, врешь! Мои девки – кровь с молоком, и это ты так только теперь говоришь. Да главное-то: для чужого глазу нехорошо. Нет, уж ты поварачивай оглобли! – закончила купчиха и замахала руками.

      – И поворочу… Что лаешься да как ветряная мельница крыльями машешь! – огрызнулся кучер и стал уходить. – Хозяйка! Десять целковых вместо пятнадцати возьму! Место-то уж мне очень понравилось, да и работа на руку! – раздался его голос из другой комнаты.

      – Сгинь, пропади, окаянный!

      – Так пусть же тебя сегодня ночью мазурики обворуют! – хлопнул дверью кучер.

      – Ох, ох! Что он сказал! – застонала купчиха и упала на диван.

      Старухи со всех ног бросились к ней.

      По первому снегу

      Только что выпал первый снег. Воскресный вечер. Из ворот одного из домов на Разъезжей улице вышли купец в еноте и купчиха в лисьем крытом сатантюрком салопе. Купец пропустил жену вперед, и они поплелись гуськом по тротуару.

      – Ах, как ты, Пелагея Вавиловна, обсиделась