Среда Воскресения. Николай Бизин

прихожей – в которой Илия дон Кехана находится сейчас на одной ноге, ведь вторую он задрал к груди! Причем – слева от Идальго находило себе «место под солнцем» зеркало со своим собственным нелепым изображением.

      Зеркало. Как дверь в зазеркалье (казалось даже – карканье доносится «с той стороны»). Зато настоящая дверь (именно что в подъезд и далее – «в люди») была поодаль; а вот дверь в зеркальный мир «изображений внешнего» находила себя прямо перед его искаженным от натуги лицом, причем – прямо в которое (причем – даже немного сверху и слева) прямо-таки прозвучал скрежещущий звук ржавого колокольца на посохе прокаженного (не)любовью мира.

      Во всяком случае, именно так показалось!

      Идет прокаженный любовью как ветром разодранный облак:

      Так и видится, как с него осыпается облик!

      И нечисть крылатая рвет прометееву печень…

      И даже на посохе плачет бубенчик -

      Голося всем здоровым и здравым, дескать, сгиньте с дороги!

      – Кар-р! – откровенно прозвучало от двери (а не от окна – как мы уже привыкли, и не от зеркала – как метафизически предположили). – Кар-р!

      Никакой метафизики. Вещее явилось вещным. Но и человеческое искусство явилось фактором: этот вопль – отразился от зеркала – и вот здесь-то по его вполне приземленному эху стало ясно, что всего лишь прозвучал дверной звонок… Кар-р!

      Хорошо он понятен старикам, впавшим в детство.

      Его рыба немая, но кита заглотившая в малое чрево,

      Хорошо понимает… Оттого он и дорог,

      Что всегда по соседству отделен карантином

      И вполне наблюдаем, и умело почти поедаем

      Даже взглядом кретина… Что, любви заповедны угодья?

      Я, шагнувший давно за пределы,

      Здесь простую любовь описал, её чревоугодие.

      Становилось ясно: вещее оборачивается вещами, любовь – чревоугодием любви (и всё это начинает пониматься как начатки мироформирования): в зеркале (что находило себя слева от Илии) Идальго остался неподвижен и на одной ноге; но – наяву (то есть вне зеркала) Идальго уже прижался всей душой к двери!

      Разве что – уже зная, кто требует себе дороги в его убежище… Кар-р!

      Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше – за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим – которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).

      И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато – прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но – оказывался предвиденным…

      Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди – перестало биться; то есть – сердца в груди – словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно – с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.

      Будучи много ближе тому, что находилось за дверью! Сердечная мышца сердца стала отдельной от сердца.

      Произошло