Частные случаи ненависти и любви. Виктория Черножукова

набок и вниз, сцепил наверху живота узловатые веснушчатые руки и забормотал под нос. – Это очень странно. Как же так? За столько лет больше никто? Ни монографии, ни статьи? Не может быть… А с чем работали? Архивы? Интернет? Обращались к кому-нибудь из историков?

      – Да. Я встречалась с Гунтисом Упениексом.

      Фишман грустно улыбнулся.

      – Ну да, Гунтис… Бойкий паренек был… Помню его. И что же он вам рассказал?

      Лиза хмыкнула. Слово «паренек» в отношении маститого профессора Упениекса, по ее мнению, звучало диковато.

      – Сказал, что Мелдерисом серьезные ученые не занимались, потому что все ресурсы латвийской исторической науки направлены на другой исторический период – советскую оккупацию.

      – Вот как? Очень интересно… А мою книгу «Дети в гетто» он не упоминал?

      – Нет… – Лиза пожала плечами и откусила кусочек пирожного, решив, что хватит ему томиться на тарелке, раз уж она сегодня осталась без завтрака.

      Юрий, на время выпавший из разговора, доедал уже второй эклер.

      Лицо Фишмана приобрело какое-то нарочито скорбное выражение.

      – А ведь меня это совсем не удивляет. Сов-сем. И не потому, что ваш Упениекс – ангажированный националистами выскочка. Да если бы он один! Я бы прямо-таки сильно изумился, если бы он не доил титьку «советской оккупации». Но в частной-то беседе мог бы и упомянуть старика. Мог бы. Впрочем, с этой монографией с самого начала все складывалось не очень. Представьте, мне ее чуть было не пришлось издавать на собственные деньги. Как будто «Дети в гетто» – не исторический труд, а какой-нибудь литературный опус, где автору лишь бы тщеславие свое потешить.

      Юра стремительно проглотил пирожное:

      – Да-да, это потрясающая книга! Бронислав Давидович сам все видел, собственными глазами. Он чудом выжил в даугавпилсском гетто. Он собрал воспоминания других уцелевших. Он перелопатил горы документов! И после этого никто в Латвии не захотел ее издать.

      Профессор смотрел на Рюмина с отцовской нежностью.

      – Юронька, вот опять ты за свое. Ну кому тут могут быть интересны еврейские дети? Я вас умоляю! Ну что на них можно заработать? И потом, они же никак не иллюстрируют советскую оккупацию. Нет, конечно, я должен радоваться, что она вообще вышла, эта книжка. Небольшие деньги пришли от «Яд Вашем». И латвийское правительство дозволило. Хотя там их некоторые новые герои являются во всей исторической красе! Но в правительстве считают, что исторически достоверно только то, что полезно для национальных интересов. А я ведь все, понимаете, все могу доказать! Ручаюсь за каждое слово. Перепроверено и подтверждено источниками. Между прочим, там немало и про этого вашего Мелдериса.

      Каждый раз Фишман как будто с трудом произносил имя летчика. Щурил глаза и делал небольшую паузу, словно само слово звучало неприлично. Лиза почувствовала раздражение. Туман, который напускал старый профессор, выглядел, по ее мнению, неестественно – просто театр какой-то.

      – А вы не могли бы все-таки рассказать? –