Песни о Родине. Михаил Зив

в прорезь —

       Тут поел и попил там),

       Мимо рынка (не слабо лез —

       Подыграл спиной лаптам),

       Проходил такой гидролиз,

       Не особенно роптал.

       Плавал зной, и плавал я там,

       Послужил иным пенатам,

       Пописал чужой диктант,

       И на рынке конопатом

       Неизвестного анатом

       (А считайте – я десант)

       Поопробовал дискант.

       Вниз по Алленби накатом

       Плыл (хотя и не река там).

       Я водил купаться рант.

       Был однажды вариант.

      «Убеги в Египет, братьев забудь…»

      Убеги в Египет, братьев забудь.

      Остужая грудь, из себя изыди.

      Чтобы суть настичь, устаканить муть,

      Прислонись к чужим, поклонись Изиде.

      Выдавай себя за раба, рабом

      Прошибая лбом не беду, так стену.

      Проживи измену, хоронясь в любом,

      Удуши апломб, выходя на сцену.

      И тогда, когда будет родство мертво,

      И в чужом изводе ты станешь моден,

      Возврати домой себя самого,

      Отболев обидой вчерашних родин.

      Вполсло…

1

      И море, и Гомер – все движется впотьмах.

      И частный «ах» внедрен блуждать в земное слово.

      Но человек тут – спринтер черепах.

      Что, олово ушное не готово?

      Не слышать, не любить, не бегать на чаи.

      А если бегать – зорко бегать мимо,

      Ведь все равно всегда чаи ничьи,

      И нам нужна не цель, а пантомима.

      Я нежен и раним. Мне имя – саранча.

      Бахча моя болит. Я с детства полосатен.

      Я думаю, что сплю. Воркую сгоряча.

      И дедовское жру дерьмо родных мерзлятин.

      И море, и Гомер – все движется на месте.

      И вести страшные читает нам Эдип,

      Застуканный в инцесте, – эка влип!

      Вот эвкалипт… Но прелести поместий

      Родных и приданных – праща пропащей мести,

      Мелькнувший, но недвигавшийся клип.

2

      И море, и Гомер – все движется вполсло…

      На, подержи ничейное весло,

      Обманчиво заглатыванье слова.

      Я Родину любил – вот здесь оно росло.

      Но рослым стал в отплевыванье плова.

       Не досчитай меня до двух или до трех.

       Тут всякий стал особый пустобрех,

       И я храбрец посильного унынья.

       Всем в уши языка пророс чертополох,

       Так что же, я не ян или, скажи, не инь я?

       Но сплю, пока могу, и бреюсь натощак,

       Пока гощу в себе – всех ближних угощак.

       Про что и говорить, раз время гостевое,

       В пыли Отечества всем гостевать ништяк!

       Все – милые, за то что кости воя.

       За то, что все воркуют в пелене,

       За то, что руку выпростать вовне

       Во сне родных беспамятных пеленок.

       Вот так и умирают на войне,

       А что, не прав зареванный ребенок?

3

       Блокада и во мне, хоть я приду потом.

       Мы говорим вовне опомнившимся ртом.

       В тридцатых – я был