Рыцарь курятника. Эрнест Капандю

поделиться еще одним доказательством его, лестным для вас: Гаррик в Париже. Недавно он был у меня в ложе, и мы говорили о вас и о мадемуазель Клэрон, успех которой за эти два года неоспорим. «Как вы их нашли?» – спросила я Гаррика. «Невозможно лучше Клэрон исполнять трагические роли», – отвечал он. «А мадемуазель Дюмениль?» – спросила я. «О! – воскликнул он восхищенно. – Я никогда не видел мадемуазель Дюмениль! Я видел Агриппину, Семирамиду и Аталию и понял поэта, которого они могли вдохновить!»

      – Черт возьми! – вскричал князь Ликсен. – Гаррик сказал правду: мадемуазель Клэрон – это искусство, мадемуазель Дюмениль – это сама жизнь!

      – А вы сами, князь, что такое? – спросила мадемуазель Госсен.

      – Поклонник всех трех!

      – Как трех? Вы назвали только искусство и жизнь.

      – Между тем и другим есть «очарование»; это значит, что между мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клэрон есть мадемуазель Госсен.

      – Ликсен, вы обкрадываете Вольтера! – вскричал Ришелье.

      – Каким образом?

      – Вы говорите о трагедии и о комедии то, что он сказал о танцах.

      – Что ж он сказал?

      – Креки вам скажет. Ну, маркиз, – продолжал Ришелье, небрежно откинувшись на спинку кресла, – повтори же нам шестистишие, которое Вольтер сочинил вчера за ужином и которое ты выслушал так благоговейно.

      – Я его помню! – вскричала Кино.

      – Так расскажите же им. Я предпочитаю услышать его из ваших очаровательных уст, чем из уст Креки.

      – Нет! – запрестовал аббат де Берни. – Эти стихи должен прочесть мужчина, потому что они написаны для дам. Я их также отлично помню – вот вам доказательство.

      Откинув голову назад, молодой аббат начал декламировать с той грацией, которая делала его одним из самых привлекательных собеседников:

      Ah! Comargo, que vous etes brillante!

      Mais que Sale, grands dieux, est ravissnte!

      Que vos pas sont legers et que les siens sont doux!

      Elle est inimitable et vous toujours nouvelle:

      Les Nymphes sautent comme vous,

      Et les Graces dansent comme elle!

      Ах, Комарго, вы точно бриллиант!

      Но как, великий Боже, великолепна Сале!

      Насколько ваши шаги легки, а ее нежны!

      Она неподражаема, а вы всегда новы!

      Нимфы пляшут, подобно вам,

      А грации танцуют, как она…

      Ришелье взял правую руку Сале и левую Комарго.

      – Это правда, это правда! – подтвердил он, целуя попеременно обе хорошенькие ручки.

      – Господа! – сказал князь Ликсен, поднимая свой бокал. – Я пью за здоровье нашего друга де Коссе-Бриссака, который нынешней ночью доставил нам счастье – провести несколько часов с королевами трагедии, комедии, танцев и ума.

      Он поклонился попеременно Дюмениль, Госсен, Комарго, Сале и Кино.

      – Действительно, невозможно, господа, находиться в лучшем обществе, – отвечал герцог де Бриссак, обводя глазами кружок дам.

      – Да, – сказал Таванн, выпивая свой бокал, – это также мнение одного обаятельного человека… Как я сожалею, что не мог привести его к вам. Я встретил