Избранное. Том 2. Александр Станиславович Малиновский

и радостно слушал пение.

      Слова молитвы были немножко непонятны, но жила в них, исходила от них какая-то неизъяснимая благодать, неясные созвучия были знакомы, на слуху, и поэтому, может быть, несли в душу неосознанную до конца радость и веру в жизнь.

      Так наступило утро седьмого января, праздника Рождества Христова.

      Когда ребята смолкли, братишка Шурки Петя вскочил на кровати, переступил, балансируя, через Шурку и в трусах, босиком пошлепал к порогу, издавая какие-то невнятные звуки.

      Мать Шурки раздавала припасенные заранее конфеты-подушечки:

      – Слава Богу! Слава Богу!

      Когда славильщики ушли, Петя, стоя на одной ноге, поджав другую, очевидно, от холода, заскочившего через только что с шумом закрывшуюся дверь, закричал горестно:

      – Опять ты, мамка, опоздала меня разбудить. Уже ходят! Бесперстов меня обогнал.

      – Не торопись ты, темень еще на дворе, они самые первые. Посмотри в окно, – отвечала мать.

      Шурка встал, споткнувшись о тыкву, выкатившуюся из-под кровати, подошел к окну. Отодвинул занавеску. Палисадник, широкая улица – все было завалено сугробами, ночью шел сильный снег. Несколько стаек ребят, по двое, по трое пробивались, увязая по колени в снегу, к подворьям.

      – Зачем тебе, Петь, в такую рань-то?

      – Дак я должен был еще зайти к Перовым, за Ванькой!

      – Петь, да ты в своем уме? – всплеснула руками мать. – Он ведь на самом краю села живет, пусть он за тобой забегает. Хватит колдыбашить-то.

      – Нет, – упрямится Петя, – он чуть не каждый день за мной заходит, когда в школу идет.

      – Но ему же по пути, он в школу в центр идет.

      – Я ему обещал вчера, честное слово дал, – говорит Петька, натягивая на босу ногу валенок. – Мы решили в этом году славить в Золотом конце, – приводит он свой последний и веский довод.

      – Петро, не выкобенивайся, – как взрослому говорит вошедший со двора отец, – надень носки, без них не пойдешь.

      Петька послушно идет искать пропавшие носки. Приподняв подзорник, лезет под кровать.

      – Мать, никак меж славильщиков и татарчонок Мусай был?

      – Был, а что?

      – Ну как что…

      – Да ладно тебе, радостный праздник для всех же, а для ребятни тем более. А ты знаешь, какой у него голос? Красивый! Чудо!

      Одевшись, Петька быстренько, пока про него забыли, прошмыгнул к двери и пропал в сенях.

      – Ну а ты, Шурка, что же не с ними? – спрашивает отец.

      – Большой стал, в шестом классе учится, стесняется, – ответила за него мать.

      Она отставила ухват к двери, обернулась к ним. И Шурка поразился, какая у них мать совсем молодая и красивая! Черные, как смоль, волосы и карие глаза, смуглость лица и живость движений делали ее сгустком энергии и заразительной веселости.

      Он хотел было возразить маме, но не успел, она весело сказала:

      – Знаете, как мы бывалыча девчонками с Надей Чураевой пели на Рождество красиво! Нас так все любили. А колядовали как! Наши колядки всем так нравились. Самый мой отрадный праздник был Рождество Христово. И все дни до самого Крещенья! Была бы помоложе, убежала бы