Химически чистое искусство. Пётр Иголкин

все время смотреть именно на реакцию, а не на картину, я всегда незаметно глядела на его лицо. Какая это была мордашка! Оно выражало и моё счастье тоже! Его знали как человека глубоко задумчивого и странноватого, но в тот момент он производил впечатление самого весёлого и жизнерадостного, что, увы, без чашки Петри было не так. Но эти минуты ушли безвозвратно. Хотела бы я в данный миг вместе с Даней вспомнить об этом и поймать его трудноразличимую, но искреннюю, полную задумчивости улыбку.

      Он бы сказал: «Да, это было странно… Так странно, что ничего более удивительного и сложного я в жизни не видел».

      – Абстракционизм… Ваше?

      – Нет, не моё, и нет, не абстракционизм. Называется «РБЖ», правда, здоровская?

      – Как по мне, ничего необычного. Уж извините, я не спец. – Он кладёт картину обратно мне подмышку.

      Мы затихаем. Остальные пассажиры все это время сидели, не проронив ни слова, даже водитель уже устал эмоционально реагировать на происходящее на дороге.

      – Скоро мы приедем? – решаю узнать я.

      Врач, что стоит надо мной, отвечает с поворотом головы:

      – Ещё несколько минут. Мы едем так быстро, как можем, – и снова отворачивается.

      Он уже хочет присесть на своё место, но такой жест для меня кажется почти оскорбительным. Поэтому я, хоть и откладывала, как могла, своё любопытство, на весь салон спрашиваю насчёт Дани: «А что с ним? Все будет в порядке?»

      Врач оглядывается к своим коллегам, точно они смотрели все это время на нас, то ли стыдя, то ли выискивая, над чем потом шутить, когда меня здесь не будет. Он снова поворачивается:

      – Смотря с чем сравнивать. Если с вашим случаем – увы.

      Почему они везде пихают свой необычный юмор?! Я не на шутку начинаю злиться и пытаюсь всем своим видом показать, что жду нормального ответа.

      – Его осмотрел другой врач. Вы, наверное, этого не видели. С его точки зрения, состояние парня оставляет желать лучшего. Если бы мы явились раньше, его состояние могло бы быть не таким плачевным… Только вы ничего не слышали из того, что я вам говорю, хорошо? – Я киваю, и этот полный надежды кивок становится самым честным согласием в моей жизни.

      Он продолжает:

      – Была произведена реанимация, массаж сердца… Вы не поймите неправильно, этот случай сам по себе нечастый. Когда мы приехали, он дышал медленно, грудная клетка почти не поднималась и сердце еле билось. В общем, на чем сошлись все и сразу: коматоз. А что на самом деле и какой диагноз – в больнице пусть сами решат. Но даже мне известно, что в данном случае прогнозировать и диагностировать что-либо проблематично, особенно в полевых условиях. Больше, простите, сказать ничего не могу.

      Уверена, что в моих глазах читается паника, едва сравнимая с той, которую я испытывала, стоя на крыше и обнимая Даню за шею. Нам всем точно необходим отдых…

      Мои вопросы о том, почему они не оказывают ему должную