Голоса на обочине. Александр Станиславович Малиновский

у них, видишь ли, рейд был по городу.

      – Развези, – говорит старшина, – по домам. И будешь свободен. Сам понимаешь: отдохнуть надо, утром – к восьми.

      Понимать-то я понимаю, но… Куда, блин, деваться? Повёз.

      На первом же перекрёстке красный свет загорелся. Я по тормозам. Стою.

      – У тебя что, бензин кончился? – удивился капитан. Голос у него бабий, визгливый. От такого хорошего не жди…

      – Но ведь красный горит, – говорю.

      – Так третий час ночи! Ни души вокруг! Гони, спать охота… – капитан уже не удивляется. Он гневится!

      – А как же правила движения? – говорю. – Они же на круглые сутки!

      – Ну и мямля! Не понимает ситуации, – нахмурив белёсые брови, скороговоркой продолжает своё капитан.

      И к старшине:

      – Где вы такого подцепили? Вечно что-нибудь!.. То понос, то золотуха! Накажу вас обоих!

      Я включил скорость.

      Приказ

      Будто записано где про меня, что живым мне вернуться с войны.

      Сколько раз на волоске жизнь моя висела, а вот, поди ж ты, как всё оборачивалось кажный раз.

      Вот такой случай был.

      Тянули мы связь. Команда, чтоб к девятнадцати ноль-ноль она была. Хоть застрелись! Идёт обстрел со стороны немцев. Наелись мы грязи. Впереди – столбик какой-то, около полуметра, ну чуть поболе. Дальше через полсотни шагов куст темнеет.

      Ваня Орешкин не дополз с проводом до того столбика, лежит.

      Завалился на спину, подвернув под себя ногу. Наповал сразил фриц.

      Наш лейтенантик молодой с мелкой такой головой и большим кадыком командует:

      – Захаркин, вперёд!

      Захаркин дополз до облезлого столбика. Да расслабился, приподнялся малость и тут же ткнулся, как котёнок, лицом под этот столбик. Раскинул циркулем в разные стороны длинные ноги.

      Лейтенант звонко и неумело выругался.

      «Всё, – думаю, – очередь моя. Конец! Лежать мне через пять минут там же… Сейчас этот лейтенантик укажет на меня. Приказ не выполнять нельзя. Расстрел. Это мы уже слышали от него не раз…»

      Я сжался весь. Слышу свою фамилию:

      – Погудин!.. Совсем оробел?!

      Я дёрнулся.

      И тут невесть откуда возникает капитан. Раза в два старше нашего решительного командира.

      – Отставить, – голос сиплый такой, в глазах дикая тоска. Видать, навоевался уже, насмотрелся.

      – Лейтенант, ты что? Сдурел?! – кричит. – Видно же, что снайпер работает! А ты, салага…

      – Товарищ капитан! Я не потерплю! При бойцах!.. У меня приказ! Связь должна быть! Погудин, – нервно вскинулся лейтенант, – чего ждёшь?

      И схватился за кобуру.

      – Отставить, – прохрипел капитан. – Команду повторно давать не буду.

      В его руке был пистолет.

      – Шлёпну тебя, лейтенант. Как пособника немцев. Как врага народа!

      – Что вы несёте? – лейтенант заикался.

      – Ты по дури истребляешь личный состав! – жёстко выкрикнул капитан.

      Белый кадык лейтенанта заходил под подбородком:

      – А что бы вы делали на моём месте? Вчера мы полёвку тащили по земле. А эта связь дивизионная.