Чёрная Земля. Василий Павлович Щепетнев

даже начал было смеяться, но поперхнулся. Неприятный какой-то смех выходил. Тьмы и верно не было – свеча, что оставалась внутри ситцевой звезды, продолжала гореть, но не освещала – ничего, и оттого темнота казалась еще плотнее.

      И ладно. Раз так, одно к одному – спать пойдем. Как-нибудь на ощупь, по стеночке, не заплутаюсь.

      Он действительно не заплутал. Привык, ноги дорогу знали. И руки помогли.

      Дверь в келью не поддалась. Он приналег, толкая, но – напрасно. И та ведь дверь, точно та, не мог он спутать. Путать нечего. Никифоров вспомнил, как рвался прошлой ночью Фимка и решил – нет, стучать он не станет. Может, тот же Фимка внутри и сидит. Пробрался в окно, заперся изнутри, и поджидает, когда он, Никифоров, хныкать начнет, проситься. Не дождется, гад. Ох, и отвалит он Фимке через горлышко, по-комсомольски. Если, это, конечно, Фимка там. А кому ж еще быть?

      Он пошел назад. Судьба, значит, сидеть здесь. Казалось бы, что за печаль? Посидит, подумаешь. Но – никак не хотелось. И холод, холод пробрал до самого сокровенного, заледенело все внутри. Сколько, интересно, до рассвета? Нечего, нечего накручивать себя, придет рассвет, куда ж он денется. А он вот что – приляжет на скамью. Только сначала разомнется, для тепла.

      Глупая мысль, конечно. Где ж разминаться, и как? Теперь он рад был и звезде, хоть на гроб не налетишь.

      Вдруг и звезда погасла. Ну, пришел черед. Нет, опять светится. Опять погасла. И показалось, что это кто-то ходит между ним и звездой, заслоняя ее. Вот ерунда. А ведь и слышно – шлеп, шлеп.

      Мерещится. Со страху. Никого ж нет. Или…

      Он прижался к стене, студеной, неподатливой. А вот пока он в келью пройти пытался, так двери и открыли, и вошли. Никифоров пытался вспомнить, заложил он засов, или снял. Да не мог снять, что он, слепорылый интеллигентишка? Пустячными мыслями пытался он унять страх, отдалить миг осознания. Тут же одернул себя, не курица – голову под крыло.

      Теперь звезда виделась ровно, но он знал наверное – кто-то, кроме него, здесь есть. Не свои, не Василь. Тот бы позвал, чего таится. Кулачье. Прошли мимо Василя, а то и… Никифоров помнил рассказы отца, как вырезали порой и отряды, посланные собирать продразверстку.

      Он присел, опасаясь, что нашарят. Что ж делать? Нахлынула отстраненность, словно и не он здесь пропадает, а другой, незнакомый. Никифоров знал это чувство, оно приходило к нему и раньше, раз – когда дрался с уркой, другой, когда тонул. Отец говорил, что для бойца нет ничего главнее такого чувство. Хладнокровие. Иначе – потеряешь голову, конец.

      Здесь, у самого пола, отчетливо слышно было пришаркивание бродивших по залу. Странное пришаркивание, даже не стариковское, а… Он не мог подобрать сравнение, потому что сроду не встречал подобной походки. А память на звуки была у него хорошая, в доме любого узнавал, пока тот еще по коридору шел.

      Спрятаться нужно, затаиться. Рано или поздно, а натолкнутся на него. Где ж таиться, когда зал – пустой? Попробовать опять выйти из церкви? Нет, там-то его ждать и будут. Тогда – что делать?

      Прошли совсем рядом, он почувствовал движение