Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши. Сергей Довлатов

волейбольной площадки, белеющий на фоне травы. Но теперь он был собой, и женщиной в мокром купальнике, и любым посторонним. И даже хмурым аспирантом с газетой в руке…

      Что-то неясное происходило с Алихановым. Он перестал узнавать действительность. Все близкое, существенное, казавшееся делом его рук, представлялось теперь отдаленным, невнятным и малозначительным. Мир сузился до размеров телеэкрана в чужом жилище.

      Алиханов перестал негодовать и радоваться. Он был убежден, что перемена в мире, а не в его душе.

      Ощущение тревоги прошло. Алиханов бездумно выдвинул ящик письменного стола. Обнаружил там хлебные корки, моток изоляционной ленты, пачку ванильных сухарей. Затем – мятые погоны с дырочками от эмблем. Две разбитые елочные игрушки. Гибкую коленкоровую тетрадь с наполовину вырванными листами. Наконец – карандаш.

      И тут Алиханов неожиданно почувствовал запах морского ветра и рыбы. Услышал довоенное танго и шершавые звуки индонезийских междометий. Разглядел во мраке геометрические очертания палаток. Вспомнил ощущение горячей кожи, стянутой мокрыми, тугими лямками…

      Алиханов закурил сигарету, подержал ее в отведенной руке. Затем крупным почерком вывел на листе из тетради:

      «Летом так просто казаться влюбленным. Зеленые теплые сумерки бродят под ветками. Они превращают каждое слово в таинственный и смутный знак…»

      За окном начиналась метель. Белые хлопья косо падали на стекло из темноты.

      – Летом так просто казаться влюбленным, – шептал надзиратель.

      Полусонный ефрейтор брел коридором, с шуршанием задевая обои.

      «Летом так просто казаться влюбленным…»

      Алиханов испытывал тихую радость. Он любовно перечеркнул два слова и написал:

      «Летом… непросто казаться влюбленным…»

      Жизнь стала податливой. Ее можно было изменить движением карандаша с холодными твердыми гранями и рельефной надписью – «Орион»…

      – Летом непросто казаться влюбленным, – снова и снова повторял Алиханов…

      В десять часов утра его разбудил сменщик. Он пришел с мороза, краснолицый и злой.

      – Всю ночь по зоне бегал, как шестерка, – сказал он, – это – чистый театр… Кир, поножовщина, изолятор набит бакланьем…

      Алиханов тоже достал сигарету и пригладил волосы. Целый день он проведет в изоляторе. За стеной будет ходить из угла в угол рецидивист Анаги, позвякивая наручниками…

      – Обстановка напряженная, – говорил сменщик, раздеваясь. – Мой тебе совет – возьми Гаруна. Он на третьем блокпосту. Спокойнее, когда пес рядом…

      – Это еще зачем? – спросил Алиханов.

      – То есть как? Может, ты Анаги не боишься?

      – Боюсь, – сказал Алиханов, – очень даже боюсь… Но все равно Гарун страшнее…

      Накинув телогрейку, Алиханов пошел в столовую.

      Повар Балодис выдал ему тарелку голубоватой овсяной каши. На краю желтело пятнышко растаявшего масла.

      Надзиратель огляделся.

      Выцветшие обои, линолеум, мокрые столы…

      Он