Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши. Сергей Довлатов

дошкольник вынес большую рваную книгу и прочел:

      – РУФКИЕ НАРОДНЫЕ КАФКИ!

      – Ты умный мальчик, – сказал я ему, – но чуточку шепелявый. Не подарить ли тебе ружье?

      Так я и сделал…»

      – Браво! – сказала Фрида Штейн.

      Я заказал еще шампанского.

      – Я знаю, – сказала Фрида, – что вы пишете новеллы. Могу я их прочесть? Они у вас при себе?

      – При себе, – говорю, – у меня лишь те, которых еще нет.

      – Браво! – сказала Фрида.

      Я заказал еще шампанского…

      Ночью мы стояли в чистом подъезде. Я хотел было поцеловать Фриду. Точнее говоря, заметно пошатнулся в ее сторону.

      – Браво! – сказала Фрида Штейн. – Вы напились как свинья!

      С тех пор она мне не звонила.

      Дни тянулись серые и неразличимые, как воробьи за окнами. Как листья старых тополей в унылом нашем палисаднике. Сон, кефир, работа, произведения Золя. Я заболел и выздоровел. Приобрел телевизор в кредит.

      Как-то раз около «Метрополя» я повстречал бывшего одноклассника Секина.

      – Где ты работаешь? – спрашиваю.

      – В одном НИИ.

      – Деньги хорошие?

      – Хорошие, – отвечает Секин, – но мало.

      – Браво! – сказал я.

      Мы поднялись в ресторан. Он заказал водки.

      Выпили.

      – Отчего ты грустный? – Секин коснулся моего рукава.

      – У меня, – говорю, – комплекс неполноценности.

      – Комплекс неполноценности у всех, – заверил Секин.

      – И у тебя?

      – И у меня в том числе. У меня комплекс твоей неполноценности.

      – Браво! – сказал я.

      Он заказал еще водки.

      – Как там наши? – спросил я.

      – Многие померли, – ответил Секин, – например, Шура Глянец. Глянец пошел купаться и нырнул. Да так и не вынырнул. Хотя прошло уже более года.

      – А Миша Ракитин?

      – Заканчивает аспирантуру.

      – А Боря Зотов?

      – Следователь.

      – Ривкович?

      – Хирург.

      – А Лева Баранов? Помнишь Леву Баранова? Спортсмена, тимуровца, победителя всех олимпиад?

      – Баранов в тюрьме. Баранов спекулировал шарфами. Полгода назад встречаю его на Садовой. Выходит Лева из Апраксина двора и спрашивает:

      «Объясни мне, Секин, где логика?! Покупаю болгарское одеяло за тридцать рэ. Делю его на восемь частей. Каждый шарф продаю за тридцать рэ. Так где же логика?!.»

      – Браво! – сказал я.

      Он заказал еще водки…

      Ночью я шел по улице, расталкивая дома. И вдруг очутился среди колонн Пушкинского театра. Любовники, бретеры, усачи прогуливались тут же. Они шуршали дакроновыми плащами, распространяя запах сигар. Неподалеку тускло поблескивали автомобили.

      – Эй! – закричал я. – Кто вы?! Чем занимаетесь? Откуда у вас столько денег? Я тоже стремлюсь быть хозяином жизни! Научите меня! И познакомьте с Элиной Быстрицкой!..

      – Ты кто? – спросили они без вызова.

      – Да так, всего лишь Егоров, окончил матмех…

      – Федя, – представился один.

      – Володя.

      – Толик.

      – Я