Колкая малина. Валерий Горелов

ровно, как солому в хлеве,

      Всем по-честному, хотя и в тесноте.

      К вам прямо в дом бесплатная доставка,

      Но никто не может эти блюда заменить.

      И тут же рядом – разная приправка,

      Можно подсластить, а можно подсолить.

      Чесотка

      Кто сам себя не слышит,

      К тем не достучаться.

      Глянь! Одни рыдают,

      А эти веселятся.

      И на этом варится словесное дерьмо

      И облепляет гнусом руки и лицо.

      В это время года мало сквозняков,

      За что и накопилось нравственных долгов.

      Бренькает гитара, парит как к дождю,

      Я же свою водку чифиром перебью.

      Внаглую им всё же песню пропою,

      Как на их могилки печеньки принесу.

      Сам себя не предлагай, если не позвали,

      И лучше даже не гадай, как тебя назвали.

      У кого-то морда от дерьма разъелась,

      А у кого-то шея под каской разболелась.

      Им кажется, что девка ходит без трусов,

      Что очень возмущает за нравственность бойцов.

      Того никто не видел, но, если говорят,

      То даже через стены истину узрят.

      И к вам кого-то с ордером пришлют,

      А очевидцы сами набегут.

      И забулькает словесное дерьмо,

      Чесоткой налипая на лицо.

      Хворобы

      Говорят, что виноват: в драку не ввязался,

      Но всё же плюнул незаметно в сторону врага,

      Но зато публично от присяги отказался,

      И пошли в атаку без меня.

      А враги, как волки из трущобы,

      Тоже норовят атаковать.

      А во мне живут свои хворобы,

      Я просто не умею убивать.

      Меня крестили бабушки в подвале,

      И на меня шептали при свечах.

      Они грехом убийство называли

      И просили жить без крови на руках.

      Я зря тогда плевался на врага.

      Я своей хворобой рассужу,

      Что и волк совсем не Сатана,

      Если вышел защитить свою семью.

      Теперь из всех спасешься ты один,

      Что только своей кровью заплатил

      И, вопреки стратегии войны,

      Никого не сжёг и не убил.

      Моя хвороба на Святой земле,

      Моя атака – страстная молитва,

      Славянский Спас на жертвенном Кресте,

      Ведь кровь – не родниковая водица.

      Адажио

      Она ходит в платье кутюрье Антони,

      А я – в затертых адидасовских штанах.

      Она слушает Томазо Альбинони,

      А я – песни под гитару во дворах.

      Она, как космос, далека и недоступна,

      А светит словно полная Луна.

      Как икона в Храме – неподсудна,

      И в то же время, будто мрамор, холодна.

      Я ещё охоч был фантазировать,

      Когда сам себя не мог унять.

      Меня тогда могли казнить или помиловать,

      Мне всё хотелось в ней обожествлять.

      Я придумал и Томазо Альбинони,

      И портрет от Пабло Пикассо.

      Меня тянуло к призрачной Мадонне,

      Как