Высокая пропасть. Вадим Юрьевич Шарыгин

останутся – не люди.

      Душа, ценою жизни, жизнь искала…

      Вам, дальний мой читатель, без прелюдий

      Скажу: ужаснее во всех Вселенных нет,

      чем, вдавленный в песок иль в камень,

      ботинка «человечнейшего» след!

      Наш сад.

      Покой предгрозовой.

      Живу, как бог, еле живой.

      И в глубине усталых глаз

      Когда-нибудь в последний раз:

      Ночь, бродят яблони и бредят лилии, и брендит бересклет.

      Есть вещий сад и сад вещей, где сдохнет человек, сойдёт на нет,

      Под куполом смешного Шапито

      с наклеенным мерцанием вселенским,

      где шут гороховый – над мёртвым Ленским —

      арены зрелища тьма тьмущих лет.

      2020

      Цикл «Цветаева, Мандельштам, Пастернак»

      Цветаева

      Я скажу, как с размаха пощёчиной,

      Взглядом вперясь и перстень срывая:

      –Вместе с вами? – Ещё чего!

      Сад под корень, могила сырая…

      Обжигайтесь, жар-птицей оставлено

      Оперение! Пляс, оперетта,

      Водевиль, вдосталь стали от Сталина!

      Крест могильный – на что опереться.

      Я от вас – за семью печатями!

      Дождь на лицах идёт. И тихо так…

      Я от вас – за семью печалями!

      Не вернувшаяся из тех атак,

      На которых вповалку положена

      Молодая свобода, с погонами!

      Сердолик на ладони Волошина,

      Милосердие вровень с погаными…

      Может, пуговицей не оторванной,

      Вниз на ниточке, следом за мною,

      Жизнь повесилась, жизнь-валторна, но…

      Расхлебененной дверью заною!

      За готической мыслью, горячечной —

      Не угнаться, в погоне за бытом.

      Будто простынь из простенькой прачечной,

      НоЧКа бледная… ЧОНы забыты?

      Распинаетесь и распинаете

      Неустанно и н е у м о л и м о.

      Располощите и распознаете,

      Проходя ослепительно мимо.

      Тембр сказочника захмелевшего,

      Тишь кромешная… Не спугните!

      Тсс…Кикиморы обняли лешего,

      Поотставшего к солнцу в зените…

      О Мандельштаме (1)

      Взгляд запрокинут в Рим, из рун изъят.

      И топкая бездонность глаз – утопленница Майской ночи —

      Анфас: из амфорных руин, из «ять»…

      И зоркости, парящей в тишине, растоптанный комочек.

      На тонком гребне вспенившихся губ:

      Следы изведанных чудес и липкий хохот скомороха.

      Небрежный тон действительности груб.

      Легко становится, и вместе с тем, до слёз, до дрожи – плохо!

      На выпуклых словах – слепая муть.

      Спустились певчие с хоров, бредут впотьмах по вязкой пяди.

      И рухнувший вглубь сердца сон вернуть

      Не представляется желанным мне, простите, бога ради!

      Кормилец нефов, нервов, куполов;

      Длань арбалетчика в миг высвиста стрелы в нутро атаки.

      Спит дворник, мебели для печки наколов…

      Танцуют грозди спелых рук и ног – гарцует