Высокая пропасть. Вадим Юрьевич Шарыгин

звёзд в безветрии гардин…

      Мечты, состарившись, сбылись? Коне(ш)но.

      5.

      В нашем саду,

      Там где неба касаются ивы,

      Звёздного неба касаются гривы —

      Дальних костров, возлетая игриво,

      Искры, вдоль песен, одна за другою:

      Танго. Вахтангов. Всплеск Ганга. Изгою —

      Нашему саду – вишнёвые воды,

      Древнему миру – гранитные своды…

      Доводы вдовые, всплески Га-ва-ны,

      Рожь, подо Ржевом пустые ва-го-ны;

      Анды. Меандр. Веранда. Затихли,

      Пали— за Волхов, за Тихвин, за тех ли

      Отдали жизни? Ввысь души отдали,

      Звякнули на гимнастёрках медали…

      В нашем саду – затеваются блики,

      Облики отблесков, лик многоликий

      Тайны и тени от счастья людского.

      Сад паутинками яблоней скован…

      Мир оцинкованный, день оцелован —

      Птахами… Плахами и топорами —

      Сад окружённый наш! И то, пора мне

      Выкрикнуть, выкровить душу об кромку

      Острого неба, и плачется громко,

      Вспыхнула крыльями, птица лесная…

      Острова неба достигнул ли, сна я?

      Сад засыпает, печалей не зная…

      Ночь. Обронённые шорохи лета.

      Сон нас спасает от жизни от этой!

      Душная оторопь ветра и веток.

      Этот стрелок, он пронзительно меток:

      В самое сердце… Холст кровью заката

      Мастер грунтует… Безумьем богата

      Неизгладимая тема поэта:

      Пти-чек ти-пич-ная по-леч-ка спета…

      В нашем саду,

      Там, где вечности нет и в помине,

      По мановению всех дуновений,

      Всех Дунаевских и взмаха ресниц,

      Жизнь улыбнулась в глаза Мельпомене,

      Перепиликав оркестр вселенский —

      Перекликавшейся парой синиц!

      6.

      Когда-нибудь небо – размером с окно,

      Когда-нибудь серого неба сукно.

      И рядом: ни дома, ни Дона,

      ни лебеди белой,

      ни царства Гвидона,

      ни взгляда родного.

      И сомкнуты губы,

      и сад вечереющий, а в далеке,

      кисельного берега край в молоке —

      вспомнится снова.

      Последним, не дай бог, остаться, кто вёл

      Под ручку, как будто, под музыку пчёл,

      Уснувшую душу в горнило цветка,

      Кто лишнюю жизнь продавал с молотка;

      Уж лучше валяться на паперти века чужого.

      И след от сгоревшей мечты, будто след от ожога,

      На сердце. И дождь тишины – дождь, который

      Застенки мокрит, льёт за стенкой столетней конторы…

      Я лишь притворяюсь живым, я живу – в меру сил?!

      Дождь, падая, шёл – моросил, моросил, моросил…

      Когда-нибудь не на года – на недели и месяцы,

      А то на минуты счёт жизни, на дни.

      Мерцают докуренных судеб огни…

      Эх, вместо бы месяца на небосклоне повеситься…

      И, как подаяние, на распростёртой ладони уместятся —

      Голодные крохи времён или слёзы,

      мешавшие