Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча. Сесил Скотт Форестер

спутнице; эгретка на его тюрбане покачивалась, бриллианты вспыхивали в свете люстр. Последняя дама села, и мужчины разом опустились на стулья – не с той слаженностью, с какой морские пехотинцы берут на караул, но и немногим им уступая. Разговоры мгновенно возобновились, и почти сразу под нос Хорнблауэру поставили золотую тарелку и поднесли ему золотую супницу с каким-то красноватым супом. Он глянул вдоль стола: всем гостям супницы подали одновременно. Надо полагать, здесь прислуживают по меньшей мере две сотни лакеев.

      – Это господин де Нарбонн, французский посол, – сказала графиня, указывая глазами на красивого молодого человека, который сидел напротив через одно место от персидского посла, ближе к царю. – Разумеется, обер-гофмейстер вас не представил. А это австрийский посол, датский посланник и саксонский посланник – все официально ваши враги. Испанский посол прибыл от Жозефа Бонапарта, а не от повстанцев, которых признаете вы. По-моему, тут нет вообще никого, кроме нас, русских, с кем вас прилично познакомить.

      В бокале перед Хорнблауэром было прохладное вино красивого желтоватого оттенка, и он выпил глоток.

      – Сегодня я узнал, что русские – самые замечательные люди на свете, а русские женщины – самые красивые и обворожительные.

      Графиня стрельнула в него жгучими черными глазами, и в голове у Хорнблауэра поплыло. Глубокую золотую тарелку убрали, вместо нее поставили плоскую. В другой бокал перед ним налили другого вина – шампанского. Оно бурлило пузырьками, и у Хорнблауэра было сильное чувство, что нечто похожее происходит с его мыслями. Лакей обращался к нему по-русски, очевидно предлагая какие-то блюда на выбор, и графиня решила вопрос, не спрашивая Хорнблауэра.

      – Поскольку вы в России первый раз, – объяснила она, – вы наверняка не пробовали нашей осетрины.

      Говоря, она накладывала себе рыбу с золотого блюда; такое же блюдо держал перед Хорнблауэром его лакей.

      – Золотые сервизы очень красивы, но еда на них быстро остывает, – с сожалением заметила графиня. – У себя дома я подаю на золоте, только когда принимаю его императорское величество. Поскольку и в других домах так же, его императорскому величеству едва ли случается когда-нибудь есть горячее.

      Золотые вилка и нож, которыми Хорнблауэр разрезал рыбу, были очень тяжелыми и непривычно скребли по золотой тарелке.

      – У вас доброе сердце, мадам.

      – Да, – многозначительно ответила графиня.

      У Хорнблауэра вновь голова пошла кругом; шампанское, такое прохладное, такое вкусное, казалось лучшим лекарством, и он жадно выпил.

      За осетриной последовали две жирные птички на вертеле, нежное мясо так и таяло во рту. К ним налили какого-то другого вина. Затем подали мясо – возможно, баранину, но вознесенную на пегасовых крыльях чеснока далеко за пределы земного воображения. Где-то в череде кушаний последовал шербет – Хорнблауэр пробовал его всего третий или четвертый раз в жизни.

      «Заморские