Стихи. Владимир Набоков

Друг на друга дома углами

      валятся. Перешиблены тени.

      Фонарь – сломанное пламя.

      В комнате деревянный ветер косит

      мебель. Зеркалу удержать трудно

      стол, апельсины на подносе.

      И лицо мое изумрудно.

      Ты – в черном платье, полет, поэма

      черных углов в этом мире пестром.

      Упираешься, траурная теорема,

      в потолок коленом острым.

      В этом мире страшном, не нашем, Боже,

      буквы жизни и целые строки

      наборщики переставили. Сложим

      крылья, мой ангел высокий.

      1924 г.

      Стансы

      Ничем не смоешь подписи косой

      судьбы на человеческой ладони,

      ни грубыми трудами, ни росой

      всех аравийских благовоний.

      Ничем не смоешь взгляда моего,

      тобой допущенного на мгновенье.

      Не знаешь ты, как страшно волшебство

      бесплотного прикосновенья.

      И в этот миг, пока дышал мой взгляд,

      издалека тобою обладавший,

      моя мечта была сильней стократ

      твоей судьбы, тебя создавшей.

      Но кто из нас мечтать не приходил

      к семейственной и глупой Мона Лизе,

      чей глаз, как всякий глаз, составлен был

      из света, жилочек и слизи?

      О, я рифмую радугу и прах.

      Прости, прости, что рай я уничтожил,

      в двух бархатных и пристальных мирах

      единый миг как бог я прожил.

      Да будет так. Не в силах я тебе

      открыть, с какою жадностью певучей,

      с каким немым доверием судьбе

      невыразимой, неминучей…

      1924 г.

      La bonne Lorraine

      Жгли англичане, жгли мою подругу,

      на площади в Руане жгли ее.

      Палач мне продал черную кольчугу,

      клювастый шлем и мертвое копье.

      Ты здесь со мной, железная святая,

      и мир с тех пор стал холоден и прост:

      косая тень и лестница витая,

      и в бархат ночи вбиты гвозди звезд.

      Моя свеча над ржавою резьбою

      дрожит и каплет воском на ремни.

      Мы, воины, летали за тобою,

      в твои цвета окрашивая дни.

      Но опускала ночь свое забрало,

      и, молча выскользнув из лат мужских,

      ты, белая и слабая, сгорала

      в объятьях верных рыцарей твоих.

      Берлин

      1924 г.

      Молитва

      Пыланье свеч то выявит морщины,

      то по белку блестящему скользнет.

      В звездах шумят древесные вершины,

         и замирает крестный ход.

      Со мною ждет ночь темно-голубая,

      и вот, из мрака, церковь огибая,

         пасхальный вопль опять растет.

      Пылай, свеча, и трепетные пальцы

      жемчужинами воска ороси.

      О милых мертвых думают скитальцы,

         о дальней молятся Руси.

      А я молюсь о нашем дивьем диве,

      о русской речи, плавной, как по ниве

         движенье ветра… Воскреси!

      О, воскреси душистую, родную,

      косноязычный