Шизофрения, передающаяся половым путём. Янос Ли Рувер

гладко, молодо, причёсано и культурно, пах сочно вызывающе одеколоном.

      – Восьмое марта, микромужик, пошли за цветами. Пока с утра все букеты не смели. И пока маман спит.

      Мы шли по сонному городу. Тёплое розовое с востока вдоль линии горизонта. Под ногами хрустел лёд замёрзших луж. Улицы ещё пусты. Цветочные павильоны только-только открывали свои двери. Девушки-флористы зазывали нас войти. Мы купили большой букет тюльпанов, они пахли шикарно, до щекотки. В дополнение папа прикупил плюшевого медведя почти с меня ростом – метр с лишним. Мне непременно хотелось тащить этого медведя самому, устроил детскую истерику, но папа предложил компромисс: усадил меня на плечи, а уже на моих плечах – валящийся в разные стороны (оттого смешно было) медведь. Так мы пришли домой. Папа поддакивал моему ликованию относительно того, что: вот мама то удивится, а? Правда? Проснётся, а тут мы с таким подарком?

      Мама и вправду – была очень рада. Она по-настоящему улыбалась, папа улыбался, мы улыбались вместе. Мы готовили на кухне, мы танцевали под музыку. Катушки бобин вращались гипнотически, плёнка отражала радугу, выскальзывая из-под бархатных роликов. Мы танцевали и танцевали. Цветы в вазе – наполняли ароматом комнаты. Вечером к нам пришли гости. Много гостей – они выпивали и танцующих стало больше. Демонстрировал им как умею стоять на голове, носиться сверхзвуком, но меня не замечали должным образом. Тогда пришлось встать на диван, прыгать выше и выше, вздевать руки вверх, хлопать в ладоши. Наконец, гости наградили вниманием. Видел своё отражение на экране большого телевизора. Волосы взлохмачены.

      В гостиной стало громче и стало сумрачней на улице.

      Гости пили из больших фужеров, ели, смеялись, рассказывали друг другу неясно неразличимо за общим гомоном.

      Ярко озаряла всё вспышка фотоаппарата.

      Гости, большие и взрослые становились гримасничали, брали меня на плечи, вздевали бокалы вверх, отшучивая на щурящего один глаз папу, который фотографировал их, щёлкая затвором.

      Среди череды вспышек мною было замечено, что один из гостей – высокий рябой лицом человек – смотрел на маму пристально, вызывая её взглядом. Мама не замечала его, но среди веселья на неё вдруг кто-то пролил вино. Мама встрепенулась, ощутил её настоящую эмоцию гнева (её кроме меня не замечал никто никогда), которая резко сменилась благожелательной сдержанностью – которую уже видят все. Она продолжала оттирать пятно, салфеткой подол платья, резко подняла глаза, осматриваясь – не пялится ли кто дольше, чем нужно. И вот тут-то она заметила взгляд рябого человека и, вижу такое впервые – стыдливо покраснела.

      Гости разошлись глубокой ночью. Царил послепраздничный бардак. Среди конфетти на полу, в люминесцентной темноте, мама с папой медленно вальсировали, обнявшись под тянучую ласковую музыку на незнакомом мне языке.

      На годы в моей памяти сохранился образ приятного: две танцующие фигуры, слившиеся в одну, в уютном театре теней под ласковую-ласковую музыку и тихий усыпляющий голос певца на незнакомом мне языке.

      10

      Валеология