Осуждение и отчуждение. Григорий Громской

бесполезны».

      – Да, угомонитесь. Мы же не на арене, – поддерживал свою жену Алексей.

      – Мы бы с радостью, но видите, как мать его страдает? Да, Меланья Гордина? – жалила змея.

      Гордина лишь взглянула на него мокрыми глазами.

      – Отстань от неё! – рявкнул Владислав.

      – Ты понимаешь, что никого не любишь кроме себя?! Ты – эг-эгоист, эгоист! Поженился бы уже, денег много заработал, чтобы мать твоя ни в чём не нуждалась, в конце концов!

      – Чего вы всегда от меня хотите! Замолчите уже! Я только начал работать и…

      – Да что ты всем рот закрываешь?! Ч-что ты всем рот закрываешь, а?!

      – Вот-вот, – всё также поддакивала Анастасия Антонимова своему мужу.

      – Я так больше не могу! – Юлия Смиренская вышла из-за стола.

      – Видишь, что ты наделал? М? Из-за тебя всё это. Из-за тебя, – стыдил парня Илья.

      – Я ещё и виноват?!

      – А кто ещё? – вякнула Дарья, соглашаясь с братом.

      Смиренская подошла к Гординой, взяла её за руку, что-то прошептала и вышла вместе с ней из столовой. В коридоре раздался женский вопль. Владислав чуть покраснел и удивился, а точнее, возмутился:

      – Мама, почему же ты ничего не говоришь?!

      – Какой же ты сле-слепой! Не видишь что-ли? Любит она тебя, вот и мол-молчит, – улыбаясь, уже монотонно выговаривал слова Иван.

      – Никого ты, Влад, не любишь. А я сразу увидел, что с тобой что-то не так, – цедил Григорий Презренный.

      – Успокойтесь! – выкрикнул Алексей Смиренский.

      – Тебе не стыдно?!

      – Да, Иван Антонимов, стыдно мне. Очень!!! Но стыдно за вас!

      Тот отмахнулся рукой на ответ Гордина.

      – А лично мне… – начал было язвить Илья.

      – Плевать мне на твоё «лично»! Ты вообще в свои-то годы только учишься!

      – Зато, в отличие от некоторых, буду хотя бы где-то по-настоящему работать.

      – Ай, господи, да что с вас взять! Одни язвят, вторые поддакивают, третьи успокаивают, а четвёртые так вообще в тряпочку помалкивают. Да, господин Тиховецкий и господин Смиренский?! – он посмотрел на Дмитрия и на Андрея с осуждением и явной злобой.

      Те переменились в лице. Смиренский смотрел на всё это со скрытым желанием услышать каждую следующую фразу, узнать, что будет дальше, словно это был спектакль. Теперь же, когда его позицию зрителя открыто осудили, его лицо залилось краской. Тиховецкий стал тереть намокшие глаза, чтобы слёзы не выступили на багровые щёки.

      И, спустя несколько секунд, набравшись небольшого терепения, Гордин уже более спокойно, но также громко выговорил:

      – Да чтоб ноги моей здесь не было!

      Он, выпрямив спину и задрав нос, вышел из столовой, столкнувшись со Смиренской, которая посмотрела на него то ли с сожалением, то ли с некоторым недопонимаем.

      – Да ну стой! Под-подожди! – кричал Иван Антонимов.

      Владислав пропустил это мимо ушей и прошёл на кухню, думая, что в ней сидит Меланья. И, прошагав несколько метров, он увидел