Осуждение и отчуждение. Григорий Громской

Гордину. Лица Антонимовых ярко преобразились. Невооружённым глазом можно было заметить их мерзкое довольство и внутренний смех, читаемый по взгляду да кривым рожам. Презренный также, как Антонимовы, надменно сиял. Смиренские продолжали наблюдать за всем происходящим со стороны. Что сын, что отец – зрители. Правда, если Андрей так совсем молчал, то отец хоть что-то порой говорил. Алексей глянул вниз и стал ковырять землю ногой, будто там что-то мешалось. А второй Смиренский, Андрей, скрестив на груди руки, с настороженным взором разглядывал собеседников.

      – У-у, – раздался вой Ивана, – совсем никого?!

      – Да. Была, но…

      – Ну, ничего нового, – оборвав рассказ, усмехнулся Илья.

      Гордин нахмурил брови и в ответ хотел уже было съязвить, но решил сдержаться, чтобы не попасть вдруг в очередное неловкое положение. Он вообще не любил говорить о своей личной жизни. Это связано ещё с далёкой юностью, когда его длительные отношения с девочкой из паралелли из-за громкой ссоры резко прекратились. Он винил в этом себя и, несмотря на довольно большой промежуток времени, продолжает винить по сей день. В тот момент Гордин сравнил себя со своим отцом Александром, который также неистово разводил скандалы на пустом месте. Позже его отец в ходе очередной подобной ссоры развёлся с Меланьей, бросив несовершеннолетнего Влада на плечи женщины. И больше в этой семьей не появлялся. Будто его никогда здесь и не было.

      Смиренские посмотрели на Антонимовых то ли с просьбой, чтобы те прекратили нагнетать обстановку, то ли с презрением и враждой.

      – М-да, – буркнул Георгий.

      – Ладно-ладно, шашлыки уже, вроде как, сготовились, можно к столу подавать, – быстро и по-доброму проговорил Алексей Смиренский и подозвал других ему помочь.

      Тут Андрей поднёс большую кастрюлю, в которую положили сочное жареное мясо; Гордину дали бокалы, чтобы тот отнёс их на кухню; другие что-то копошились около мангала, сгорающие угольки которого переливались красными и жёлтыми красками.

      «Зачем я только припёрся сюда?! – высказывался про себя Владислав. – Ведь знал! Господи, поскорей бы закончился этот день! Поскорей бы!».

      II

      Спустя десять минут, когда многие уже расселись в столовой, имеющую прямоугольную форму и два огромных окна против двери, занавешанных выцветшим тюлем, Гордин проследовал на кухню, дабы помочь Смиренской с переносом блюд.

      – Ой, Владик, не надо, – улыбаясь, отнекивалась Юлия.

      – Да ладно вам, мне не трудно.

      – Ой, спасибо огромное.

      Они скорчили добрые гримасы и разошлись в противоположные стороны: Смиренская – в столовую, Гордин – на кухню.

      Парень взял большую миску с нарезанными овощами, заправленными оливковым маслом, и понёс её к столу. Миновав коридор, он оказался в громадном, как и гостиная, помещении, где не было слышно собственных шагов. Родственники что-то копошились, мельчешили, болтали, смеялись. Здесь было около десяти гостей. Но столько сидело только за столом, помимо них кто-то курил на улице,