Заповедник и другие истории. Сергей Довлатов

и ответственно Миша выговаривал лишь существительные и глаголы. Главным образом, в непристойных сочетаниях. Второстепенные же члены употреблял Михал Иваныч совершенно произвольно. Какие подвернутся. Я уже не говорю о предлогах, частицах и междометиях. Их он создавал прямо на ходу. Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла. Эмоции явно преобладали над смыслом.

      Допустим, я говорил:

      – Миша, пора тебе завязывать хотя бы на время.

      В ответ раздавалось:

      – Эт сидор-пидор бозна где… Пятерку утром хва и знато бысь в гадюшник… Аванс мой тыка што на дипоненте… Кого же еньть завязывать?… Без пользы тыка… И душа не взойде…

      Мишины выступления напоминали звукопись ремизовской школы.

      Болтливых женщин он называл таратайками. Плохих хозяек – росомахами. Неверных жен – шаландами. Пиво и водку – балдой, отравой и керосином. Молодое поколение – описью…

      «На турбазе опись гаешная бозна халабудит…»

      В смысле – молодежь, несовершеннолетняя шпана озорничает и творит бог знает что…

      Отношения наши были построены четко. Миша брал для меня у тещи лук, сметану, грибы и картофель. Плату с негодованием отвергал. Зато я каждое утро давал ему рубль на вино. И удерживал от попыток застрелить жену Лизу. Иногда с риском для моей собственной жизни.

      Получалось – мы в расчете.

      Что он за личность, я так и не понял. С виду – нелепый, добрый, бестолковый. Однажды повесил двух кошек на рябине. Петли смастерил из рыболовной лески.

      – Расплодились, – говорит, – шумовки, сопсюду лузгают…

      Как-то раз я нечаянно задвинул изнутри щеколду. И он до утра просидел на крыльце, боялся меня разбудить…

      Был он нелепым и в доброте своей, и в злобе. Начальство материл в лицо последними словами. А проходя мимо изображения Фридриха Энгельса, стаскивал шапку. Без конца проклинал родезийского диктатора Яна Смита. Зато любил и уважал буфетчицу в шалмане, которая его неизменно обсчитывала:

      «Без этого нельзя, порядок есть порядок!»

      Самое жуткое его проклятие звучало так:

      «Работаете на капиталистов!»

      Как-то раз милиционер Довейко отобрал у него, у пьяного, германский штык.

      – Капиталистам служишь, гад! – орал ему Михал Иваныч.

      Жена и теща унесли в его отсутствие радиоприемник.

      – Все равно от капиталистов спасиба не дождутся, – заверял Михал Иваныч.

      Беседовали мы с ним всего раза два. Помню, Миша говорил (текст слегка облагорожен):

      – Я пацаном был, когда здесь немцы стояли. Худого не делали, честно скажу. Кур забрали, свинью у деда Тимохи… А худого не делали. И баб не трогали. Те даже обижаться стали… Мой батя самогонку гнал. На консервы менял у фашистов… Правда, жидов и цыган они того…

      – Расстреляли?

      – Увезли с концами. Порядок есть порядок…

      – А ты говоришь, худого не делали.

      – Худого, ей-богу, не делали. Жидов и цыган – это как положено…

      – Чем