Заповедник и другие истории. Сергей Довлатов

Он мгновенно достал изо рта вставной зуб на штифтовом креплении… Быстро завернул его в носовой платок. Сунул в карман. И наконец принял боксерскую стойку.

      К этому времени художник остыл.

      Он ел фаршированную рыбу, то и дело восклицая:

      – Потрясающая рыба! Я хотел бы иметь от нее троих детей…

      Таню я заметил сразу. Сразу запомнил ее лицо, одновременно – встревоженное и равнодушное. (С юных лет я не понимал, как это могут уживаться в женщине безразличие и тревога?…)

      На бледном лице выделялась помада. Улыбка была детской и немного встревоженной.

      Далее – кто-то пел, старательно изображая вора-рецидивиста. Кто-то привел иностранного дипломата, оказавшегося греческим моряком. Поэт Карповский изощренно лгал. Говорил, например, что его выгнали за творческое хулиганство из международного Пен-клуба…

      Я взял Татьяну за руку и говорю:

      – Пошли отсюда!

      (Лучший способ побороть врожденную неуверенность – это держаться как можно увереннее.)

      Таня без колебаний согласилась. И не как заговорщица. Скорее, как примерное дитя. Юная барышня, которая охотно слушается взрослых.

      Я шагнул к двери, распахнул ее и обмер. Впереди блестела пологая мокрая крыша. На фоне высокого бледного неба чернели антенны.

      Оказывается, в мастерской было три двери. Одна вела к лифту. Другая – в недра отопительной системы. И третья – на крышу.

      Возвращаться не хотелось. Тем более что, судя по окрепшим голосам, вечеринка приближалась к драке.

      Помедлив, я шагнул на громыхающую кровлю. Таня последовала за мной.

      – Давно, – говорю, – мне хотелось побыть в такой романтической обстановке.

      Под ногами у меня валялся рваный башмак. Печальная серая кошка балансировала на остром гребне.

      Я спросил:

      – Бывали раньше на крыше?

      – Никогда в жизни, – ответила Таня.

      Добавив:

      – Но я всегда ужасно завидовала Терешковой…

      – Там, – говорю, – Казанский собор… За ним – Адмиралтейство… А это – Пушкинский театр…

      Мы подошли к ограде. Далеко под нами шумел вечерний город. Улица сверху казалась безликой. Ее чуть оживляли наполненные светом трамваи.

      – Надо, – говорю, – выбираться отсюда.

      – По-вашему, драка уже кончилась?

      – Не думаю… Как вы сюда попали? Ну, в эту компанию?

      – Через бывшего мужа.

      – Он что, художник?

      – Не совсем… Подлецом оказался. А вы?

      – Что – я?

      – Как вы сюда попали?

      – Меня заманил Лобанов. Я у него картину приобрел из снобизма. Что-то белое… с ушками… Вроде кальмара… Называется «Вектор тишины»… Среди них есть талантливые живописцы?

      – Да. Например, Целков.

      – Это который? В джинсах?

      – Целков – это который не пришел.

      – Ясно, – говорю.

      – Один повесился недавно. Его звали – Рыба. Прозвище такое… Так он взял и повесился.

      – О господи! Из-за чего? Несчастная