Заповедник и другие истории. Сергей Довлатов

восемь.

      Водитель недовольно шевельнул плечами:

      – Пешком могли дойти.

      – Рассчитаемся, – говорю…

      Водитель повернулся и отчеканил:

      – Благодарствуйте, сударь! Век не забудем такой доброты…

      Мы подъехали к Таниному дому. Кирпичный фасад его на метр выдавался из общей шеренги. Четыре широких викторианских окна были соединены перилами.

      Водитель развернулся и уехал, сказав:

      – Ауф видер зеен…

      Пологие ступени вели к тяжелой, обитой брезентом двери…

      Тысячу раз я бывал в подобных ситуациях. И тем не менее волновался. Сейчас она поднимется на крыльцо, и я услышу:

      «Спасибо, что проводили…»

      После этого надо уходить. Топтаться в подъезде – неприлично. Спрашивать: «Не угостите ли чашечкой кофе?» – позор!..

      Мой друг Бернович говорил:

      «Хорошо идти, когда зовут. Ужасно – когда не зовут. Однако лучше всего, когда зовут, а ты не идешь…»

      Таня приоткрыла дверь:

      – Спасибо за крышу!

      – Знаете, – говорю, – о чем я жалею? Выпивки много осталось… Там, в мастерской…

      Одновременно я как будто невзначай шагнул через порог.

      – У меня есть вино, – сказала Таня, – я его от брата прячу. Он заходит с бутылкой, а я половину – в шкаф. У него печень больная…

      – Вы, – говорю, – меня заинтриговали.

      – Я вас понимаю, – сказала Татьяна, – у меня дядя – хронический алкоголик…

      Мы сели в лифт. На каждом этаже мигала лампочка. Таня разглядывала свои босоножки. Между прочим, дорогие босоножки с фирменным знаком «Роша»…

      За ее спиной я видел написанное мелом ругательство. Хула без адреса. Феномен чистого искусства…

      Затем мы тихо, чуть ли не украдкой шли по коридору. Я с шуршанием задевал рукавами обои.

      – Какой вы огромный, – шепнула Таня.

      – А вы, – говорю, – наблюдательная…

      Затем мы оказались в неожиданно просторной комнате. Я увидел гипсовую Нефертити, заграничный календарь с девицей в розовом бюстгальтере, плакат трансатлантической аэролинии. На письменном столе алели клубки вязальной шерсти…

      Таня достала бутылку кагора, яблоко, халву, покоробившийся влажный сыр. Я спросил:

      – Где вы работаете?

      – В канцелярии ЛИТМО. А вы?

      – Я, – говорю, – репортер.

      – Журналист?

      – Нет, именно репортер. Журналистика – это стиль, идеи, проблемы… А репортер передает факты. Главное для репортера – не солгать. В этом состоит пафос его работы. Максимум стиля для репортера – немота. В ней минимальное количество лжи…

      Разговор становился многозначительным.

      Я вообще не любил говорить о своих литературных делах. В этом смысле я, что называется, хранил целомудрие. Чуть принижая свою работу, я достигал обратной цели. Так мне казалось…

      Кагор был выпит, яблоко разрезано на дольки. Наступила пауза, в такой ситуации – разрушительная…

      Как ни странно, я ощущал что-то вроде любви.

      Казалось бы – откуда?! Из какого сора?! Из каких глубин