Двое на фоне заката. Людмила Толмачева

над каждой фразой.

      – Иван Гаврилович! И все-таки… Я не совсем понимаю, в каком ключе играть Ларису. И вообще, мне не ясна ваша концепция этой постановки.

      – И это после четырех часов моих разглагольствований на репетиции, – с иронией заметил Мещерский.

      – Нет, конечно же, я не совсем дура, я понимаю ваши идеи, но…

      – Не прониклись? Не почувствовали?

      – Наверное…

      – Это все из-за вашего вольнодумства, Тамара Николаевна. Вбили себе в голову, что Лариса получила свою толику счастья, и довольно с нее. Мол, не все коту масленица.

      – Вот именно! Ей бы в холодный барак да в телогрейку вместо бархатной шубки, думаю, попроще бы стала в своих требованиях.

      – Надеюсь, ваши жилищные условия не так суровы?

      – По счастью, я живу в родительской квартире.

      – Итак, по-вашему, Лариса никакая не жертва буржуазного общества, а его полноправный член, так сказать, продукт буржуазных отношений. Каждому свое: Паратову – паратово, Кнурову – кнурово, а бесприданнице Ларисе – бегом замуж и нечего ерепениться, лишь бы муж со средствами был. Или, на худой конец, богатое содержание, что тоже неплохо в ее положении. Так?

      – А по-вашему, усыпать землю трупами соблазненных и покинутых?

      – Но, может быть, поменьше соблазнять и обманывать?

      – Это уже вопрос нравственности, а не буржуазной морали…

      – И следовательно, был, есть и будет во все времена?

      – Ага, – она легкомысленно надкусила яблоко. – И даже при социализме.

      – Вы с ума сошли, Тамара! – простонал Мещерский, озираясь вокруг себя.

      – Имеющий уши да услышит? – расхохоталась Важенина. – А вы испугались. Куда же девался ваш принцип… этот… как его? Живем однова? Или еще так: волков бояться – грибов не видать?

      – Это что-то новенькое, про грибы, – он быстро достал из бумажника деньги и подозвал официанта.

      В зале уже было много посетителей. Стало шумно от голосов, звона посуда. Заиграл оркестр.

      Мещерский помог подняться заметно опьяневшей Важениной и, крепко прижав ее руку к себе, повел к выходу.

      – Глупая, – шептал он, открывая входную дверь, – с волками и в самом деле шутки плохи. Видно, непуганая еще…

      – Куда вы меня тащите? – возмутилась Тамара. – Я хочу танцевать! Вы любите танго?

      – Еще как! Но это в следующий раз. А сейчас домой, баиньки.

      * * *

      Влажный утренний воздух с ароматом распускающихся лип и тополей, ворвался в открытое окно. Мещерский оглянулся на спящую Тамару, осторожно опустил приподнятый тюль и тихонько, на цыпочках вышел из спальни.

      Вскоре он вернулся с подносом, на котором дымился свежий чай. Стаканы из тонкого стекла, вставленные в серебряные подстаканники, слегка звякнули, и от этого звука Тамара проснулась. Она ошалело посмотрела на Мещерского, затем резко села и закрылась до подбородка одеялом.

      – Доброе утро, – улыбнулся он, присаживаясь на край кровати. – Утро и вправду славное. День,