Противостояние. Романы. Юлиан Семенов

им всем надо посмотреть на тебя.

      Сударь раздул ноздри, замотал головой и начал быстро повторять:

      – Марафета! Марафета мне! Марафета дайте!

      Костенко и Росляков пошли из управления пешком. Весна сделала город праздничным. Свет в окнах казался иллюминацией. В высоком белом небе загорелись первые звезды.

      – Слушай, Слава, давай пойдем в консерваторию, а?

      – Ну, давай.

      Билетов в кассе не оказалось, у барыг купить они ничего не смогли, а дежурный администратор только развел руками. На всякий случай он спросил:

      – А вы, собственно, откуда?

      – С Мосгаза, – ответил Росляков, – молодые инженеры.

      – Увы, дорогие товарищи инженеры, ничем вам помочь не смогу.

      Когда они вышли на улицу, Росляков сердито чертыхнулся:

      – А сказать ему, что мы из розыска, сразу б дал билеты.

      – Контрамарки б дал.

      – С контрамаркой себя чувствуешь бедным родственником. Я пару раз сидел по контрамарке. То и дело гоняли с места.

      Костенко посмотрел на Рослякова. Он был невысок, с виду худощав, в очень модном костюме с двумя разрезами на пиджаке, в остроносых туфлях, начищенных до зеркального блеска, с университетским значком на лацкане. Когда Костенко кончал юридический факультет, Росляков поступал на первый курс. На факультете много говорили про него. Росляков был тогда самым молодым мастером спорта по самбо. Когда он пришел в управление и попал в группу Садчикова, первый же вор, с которым ему пришлось «работать», сказал:

      – Чего вы мне стилягу подсунули? Я фертов не уважаю.

      Валя тогда очень рассердился, но себе не изменил, на работу он ходил по-прежнему в неимоверно модном костюме; с ворами всегда говорил на «вы», был предельно вежлив, и только однажды, когда забирали одного бандита, который оказывал вооруженное сопротивление, он так скрутил ему руку, что тот потерял сознание, а придя в себя, сказал:

      – Начальник, вы – ничего себе. В законе. Я вас уважаю за силу.

      Это стало известно в уголовном мире, и с тех пор Валю там побаивались.

      – Ну, что дальше? – спросил Костенко. – Плакала твоя консерватория.

      В управлении знали эту страсть Рослякова. Треть своего оклада он тратил на консерваторию и Зал Чайковского, не пропуская ни одного сколько-нибудь интересного концерта. Началось это у него случайно. Однажды, еще учась в университете, он пошел послушать концерт Евгения Малинина. Тот играл Равеля, Скрябина, Шопена. Сначала Валя сидел в кресле спокойно, но, когда Малинин стал играть Равеля, его пьесу о море и утре, об одиночестве на песчаном берегу, когда вокруг никого нет и только далеко-далеко видны рыбацкие сети, черные на белом песке, Валя вдруг перестал чувствовать музыку, но ощутил ее в себе. И музыка заставила его видеть все так, словно это происходило наяву, именно сейчас и только с ним одним.

      Росляков сидел в кресле напряженно, поджавшись, а когда пианист кончил играть, Валя весь обмяк и ощутил огромную блаженную усталость. А потом был «Революционный этюд» Шопена, и мурашки ползли у Вали по коже, и дышалось ему трудно,