Суер-Выер и много чего ещё. Юрий Коваль

этим пользуюсь скелетом.

      Басов. – Ну, друг, с такою арматурой

      Широкой надо быть натурой!

      Пойдём в киосок «Вина-Воды»,

      Ведь протекают наши годы!

      Гена. – Да, всё течёт!

      И с каждым летом

      Вместе. – Всё больше шансов

      Стать скелетом!

      С этими мрачными словами други – а назвать их можно было только так – други! – обнявшись, удалились за каменные кулисы.

      Бурные аплодисменты потрясли фрегат, многие плакали, щупали друг другу кости, пробовали на прочность лбы и колени.

      Великие артисты много раз выходили на поклон, выскакивали с книксенами в коленах.

      Мы просили сыграть спектакль ещё парочку раз, и они с наслаждением его повторяли, причём каждый раз играли всё лучше и лучше, и на восемнадцатый, по-моему, раз заключительные строчки: «Всё больше шансов стать скелетом!» – орали уже в диких конвульсиях, подающих, правда, надежду на скорую встречу с кагором.

      Наконец Басов сказал:

      – Мы можем разыграть ещё один спектакль, только бабу нужно. У нас в труппе была заслуженная артистка, да теперь играет в Театре Советской армии. Савельева Рая. Не видали? У вас-то на корабле есть хоть какая баба?

      – Да есть одна, в одеяле завёрнутая. Ни за что не согласится.

      – Это в артистки-то сходить не согласится?

      К удивлению, мадам Френкель действительно выперлась на палубу, в одеяле женского цвета, в клеточку, усыпанную конскими каштанами. Одеяло это элегантно подчёркивало её многообразную фигуру.

      – Перебирайтесь на берег, мадам.

      – Да ладно, чего там, я и отсюда сыграю.

      – Да ведь надо выучить роль.

      – Знаем роль. Я этот спектакль сто раз видела, правда в постановке Петра Наумовича.

      – Как, вы знаете великого Фоменко?

      – И не один раз, – с достоинством ответила поднаторевшая на «Лавре» мадам.

      И они сыграли спектакль. Басов – на своей скале, Гена – на своей, а мадам на палубе нашего фрегата.

      Глава LIX

      Судьба художника

      Начал дело Гена, который, как мы поняли, был великий мим.

      Во всём спектакле он не сказал ни слова, ибо изображал великого художника. Это была немая преамбула, чистая пластика, шарм.

      Он писал картину, накидываясь на холст,

      ломая кисти,

      скрипя зубами,

      тщательно размешивая краску

      на палитре,

      сипел,

      хрипел,

      смазывал изображённое пятернёй,

      взъерошивал волосы,

      глядел на холст в кулак,

      поворачивался к картине задом и глядел

      на неё между ног,

      тёр картиной землю,

      с дикими скачками, гримасничая

      и кривляясь, выл, когда получался удачный мазок,

      рвал на себе

      волосы от малейшей неудачи,

      пытался повеситься на мольберте,

      но срывался,

      много раз плакал,

      разрезал холст, но потом всё аккуратно заштопал,

      хохотал от счастья и катался по земле от восторга,

      снова всё затирал и начинал сначала,

      закалывался