Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений. Вячеслав Шаповалов

не вспыхнет оскал небес —

      с вешних иранских холмов льнёт к тебе Фирюза,

      льёт бирюзовых всплесков лживый женственный блеск.

      И только одно осталось за гранью всех прочих смут —

      землетрясенья хрип, немота термитных ночей:

      древняя смерть приходит в час, когда все уснут,

      когда ни Бога, ни дьявола, и ты – один и ничей.

      Отстраняется саксаул от поцелуев стрекоз,

      в тысячелетней мгле тоскуют глазницы могил,

      волосяной аркан сплетён из маминых кос,

      вот и вернулся час, и ты его не забыл:

      вновь, с безнадежной верой, на вздыбленной земле

      хранит священный бык отрока на спине! —

      но Ад улыбается молча, крышка дрожит на котле.

      И дремлет город мёртвых – и вздрагивает во сне.

      На ранних поездах

      Какая ширь! Какой размах!..

Б. Пастернак. «На ранних поездах»

      В вагоне, из тех самых, ранних,

      что в путь нелёгкий собрались,

      стоят —

      глухонемой карманник и деревенский гармонист.

      Стоят, не видя и не зная

      один другого,

      и для них

      железных рельс река живая —

      живой, спасительный родник.

      Тиха украинская мова.

      Скользя по мутному стеклу, упорный взгляд глухонемого

      упёрт в глухонемую мглу.

      Смыкая даль горизонталей в двухмерной плоскости стекла,

      толпу неслышимых деталей размазывает молча мгла.

      И длятся – дольше жизни целой —

      на полустанке часовой,

      винтовки взор оцепенелый над предрассветною травой,

      улыбка трактора-фордзона,

      дыханье чьё-то у лица,

      настигшее в конце вагона отступника и беглеца.

      Красивый, двадцатидвухлетний,

      отец мой в тамбуре стоит

      и эхо родины последней в себе, не ведая, таит.

      И на ремне его двухрядка на стыках голос подаёт

      как эхо высшего порядка —

      и будит 33-й год.

      С фальшивой справкой сельсовета и эхом выстрела в ушах

      он промотал свои полсвета,

      с эпохой соразмерив шаг.

      Он полон юности целебной, что очень скоро пролетит,

      он верует, что Город Хлебный его, изгоя, приютит,

      и молча сжалится,

      и скроет

      в степи без края и конца,

      в огнях периферийных строек

      отступника и беглеца.

      Чем громче оклик паровоза,

      тем молчаливее вагон,

      и дыма огненная роза чадит и стелется вдогон.

      Молчит толпа.

      В тужурке чёрной опять на станциях конвой,

      он ходит, словно кот учёный

      с тысячеглазой головой.

      …О, только б не избыть сегодня

      надежд безумье,

      сумрак, страх,

      кровь, грязь, бессилие Господне

      на тех,

      на ранних поездах…

      Украина. Гнездо аиста

      «Лелеко, лелеко! До осенi далеко…»

Дмитро Бiлоус

      «Аист, неба око! До осени далёко…»

      Господи,