Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений. Вячеслав Шаповалов

где ведомый нам

      плыл Парторг Поднебесной по жёлтым волнам

      ты ж поклонник своей кислоглазой лозы

      пей змеиную кровь и зубри Лао-цзы

      Факелоносцы

      Язычествует молвь на косогоре

      реки, несущей воды в никуда,

      пока неописуемое море

      расхристанные топит города.

      От копоти пространство почернело.

      Чтоб неповадно было вдругорядь —

      соборный свет гримасой печенега

      накрыло и велело догорать.

      И во главе подавленного гула

      смерть голосит, что всем она сестра:

      автофекальный томос истанбула,

      канун перераспятия Христа.

      На берегу три идола могли ведь

      ещё надежду поберечь в тепле,

      слепые очи девственница Лыбедь

      дарует зрячей сумрачной толпе,

      и на устах, что вымазаны кровью —

      чужой молитвы бессловесный рык:

      в пути от православья к празднословью

      отвергнут христианнейший язык.

      Они идут, свергая храм за храмом

      и капища надстраивая ввысь,

      где их отцы под прапором багряным

      всё предали, что защищать клялись.

      Страшна дорога к храму и горбата

      растоптанная толпами тропа.

      Но тягостный бесплотный гром набата

      с востока слышат в Лавре черепа,

      он нарастает, встречный вал смертельный,

      и, сам уже не властвуя собой,

      в тела, как нож, вонзает крест нательный —

      и демоны за ним идут гурьбой,

      и Саркофаг пронизывает трепет,

      и птицы молча рвутся в вышину,

      и снова – и уже навеки! – Припять

      берёт в себя днепровскую волну.

      Прощанье в Туркмении

      Ночь, уходя, мне смотрит в спину…

Махмуд аль-Кашгари

      Ушёл ты, сердар песков, чёрных, словно икра

      остроулыбчивых рыб, чей запрещён отлов.

      Закончилась игра. Беспамятные ветра

      карты смели со столов наследников и послов.

      Огуз-намэ, Шах-намэ оборачиваются вослед

      упавшей птице Рух: завершился круг —

      испуганными словами весьма искусно воспет

      кометы кровавый след. Хотя бы один был друг…

      Шёлковые пути выбелили виски,

      гул подземный на миг затих в незримом огне.

      Где тот старый масон, видевший сквозь пески,

      ведавший всё в веках на петербургском дне,

      собравший под тюбетейку остатки надежд и волос? —

      не вынес хитрый мудрец утраты божества.

      Всё это твой уход: сколь многое прервалось,

      безмолвьем отозвалось в миг скорби и торжества.

      Под эхом согдийских звёзд с тобою погребена

      эпоха твоей мечты, какою бы ни была:

      в ногах у тебя лежит задушенная жена —

      доверчивая страна, в её устах – удила.

      Пали великие кони, сошли с атласных страниц,

      в серебряных ошейниках, в начельниках из грёз,

      властители погони, дороже библейских цариц:

      удобрит барханы