Фотография на память. Андрей Кокоулин

дал короткие гудки.

      Вот, Алька, подумал Вадим, я скоро все выясню. Ты бы, конечно, расхохоталась: кто ж чуду проверки устраивает! Без чуда останешься!

      Он грустно улыбнулся.

      Может и так. Только какая разница?

      Лихорадочное волнение, охватившее его при поиске снимков и звонке, схлынуло, сменившись угрюмой апатией. Он достал из-под подушки фото улыбающейся Альки и долго смотрел в серые глаза. Погладил морщинку.

      Раньше не замечал, а вот – морщинка. Коротенькая.

      Чтобы чем-то занять руки и голову в эти десять минут, он собрал фото с пола, с кровати, вывалил все это на стол, памиром, монбланом, глянцевой фудзиямой, и стянул с полки стопку прозрачных голубоватых файлов.

      Проспект, стрелой уходящий вдаль, в клубящееся на горизонте небо – в первый файл. Кошачий хвост, выглядывающий из кустов, – во второй. Грозные заросли крапивы – в третий. Гелиевый шар с надписью «Поздравляю!», зацепившийся нитью за фонарный столб, – в четвертый. «Поздравляю!» было полно иронии. Не летится, мол? Поздравляю. Дальше – в пятый, в первый, в третий, опять в первый, потому как городские виды.

      Опомнился он через полчаса.

      – Димка!

      – Вот что ты кричишь? – сказала еле пойманная телефонная трубка ему в ухо. – Я прекрасно тебя слышу.

      – Ты посмотрел?

      На том конце соединения почесались, отчетливо щелкнула клавиша на далекой клавиатуре.

      – Тебе повезло. Скобарский в нашем городке имеется всего один. Дмитрий Семенович, шестьдесят четвертого года рождения. Пиши адрес…

      – Погоди.

      Ручка нашлась на журнальном столике, старый буклет пожертвовал разворотом.

      – Кутузова десять, квартира пятнадцать.

      – Кутузова?

      Вадим подул на острие ручки. Шарик, что ли, засох? Куту…

      – Да, это восемнадцатым автобусом, – сказала трубка. – Ну, все, в общем.

      – А еще тут…

      Он не успел спросить про «…сково» со второго снимка – в ухо заквакали сигналы отбоя. Пип-пип-пип. И ладно.

      Кутузова десять…

      Вот и спросим, откуда и почему, и когда… Именно, что когда… Вадим потер колючий подбородок. Будут ли с небритым разговаривать?

      Ему вдруг подумалось, что все это самообман, все эти числа непонятные, все эти люди, все эти фальшивые эмоции, заставляющие пролетать коридоры на повышенной скорости и биться плечами об углы. Разве это кого-нибудь спасало? Разве это может кого-нибудь воскресить? Ведь нет. Наверное.

      Получается что? Предательство?

      Он обнаружил себя напротив зеркала в ванной комнате с запененной нижней половиной лица и невесело ухмыльнулся.

      Значит, решил уже.

      Ты прости меня, Алька, я просто хочу разобраться.

      Он брился долго, отрешенно, механически, скреб одну щеку, скреб другую, равнял виски, споласкивал станок и водил им по шее.

      Глаза были мертвые, тухлые, как стоячая вода.

      Потом он разделся и залез под душ. Вода зашумела, зашептала, потекла по щекам, по затылку, по плечам. Вода помнила, как здесь, здесь… Он помнил… Алькины руки,