Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.. Антология

узлами: ведь машин не оказалось

      в поникшем городе полупустом.

      Всего три дня прошло. Еще дымились

      пожарища: то патриотов рать,

      приказу следуя «Уничтожать!» —

      в развалины заводы превратила.

      Смотрели мы, глотая гнев и боль.

      Окопы? Враг их просто не заметил.

      В молчании врага наш город встретил,

      посыпались стаккато

      «Хальт!»,

      «Яволь!»

      Ждала. В плену? Ушел ли на погибель?

      Я помню, как страдальческим изгибом

      на лбу твоем морщина залегла.

      Ее разгладить лишь теперь смогла:

      – Я, помнишь, арией всегда дразнила

      тебя «Зачем вы посетили нас?..»

      – «Письмо Татьяны» потому любил я,

      мне слышался твой голос каждый раз.

      – А помнишь, отпуск в мае в Ленинграде?

      Смеялся ты над жадностью моей:

      «По счастью, вечером закрыт музей,

      в Александрийском – Юрьев в “Маскараде”…» —

      Спешим!

      Вот Ласточкино ждет гнездо…

      Сюда мы собирались в Сорок Первом.

      Ты говорил: «На этот раз – наверно!»

      Разрушен первой бомбой был наш дом.

      И все разрушено.

      А эти речи

      и у изменчивого моря встречу

      я в ночь тревожную изобрела —

      в Крыму с тобой, увы,

      я не была.

      В больнице

      Синее небо.

      Розы на окне.

      Жизнь за окном. Я слышу шум трамвая.

      Лечусь, хоть жить уже недолго мне —

      все думают, я ничего не знаю.

      Нет! Не хочу из жизни я уйти

      теперь… теперь, когда я так богата,

      когда со мною неразлучно ты —

      а пред тобою так я виновата!

      Я тайно подписала с жизнью пакт

      и радуюсь цветам,

      закату,

      Маю.

      Коль жизнь игра, ее последний акт

      я для тебя… по-своему сыграю.

      «Мне говорят: плакучей ивой, плаксой…»

      Юрию Терапиано

      Мне говорят: плакучей ивой, плаксой

      слыла я в детстве;

      в школе же не раз

      за взрывы смеха «выйдите из класса!»,

      я помню, строгий слышала приказ —

      смеялась так, что весь смеялся класс.

      Дразнили «хроматическою гаммой»

      за неудержный звуковой каскад.

      Как выстрел,

      окрик оглушил нежданно.

      Надолго всхлипом стал мой смехопад —

      в класс не вернулась больше я назад.

      Покрыло зрячий лоб слепое темя;

      куда-то вглубь ушли и плач, и смех…

      И я теперь с сутулым поколеньем,

      неся слов гнева

      нерожденных

      бремя,

      расплачиваюсь за молчанья грех.

      «Боязливость ребенка. Бесстрашие льва…»

      Надежде Мандельштам

      И блаженных жен родные руки

      Легкий пепел соберут.

Осип Мандельштам

      Боязливость ребенка. Бесстрашие льва

      и