Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева

ладонь мягко касается его лица и волос. Это было, когда-то было… Он со стоном открывает глаза. Горячий белый туман, и в этом тумане странные белые фигуры. Женщины? Но почему они… такие?

      – Как звать тебя?

      – Рыжий, – стоном вырывается из сразу пересохшего горящего рта.

      – А раньше как звали?

      Раньше это до рабства? Зачем это?

      – Гаор… Гаор Юрд…

      – Нет, нельзя, не придет Мать-Вода на такое.

      –  Да уж, не имя, карканье воронье.

      Звучат странные непонятные слова, чьи-то руки гладят, растирают ему ступни и кисти, почему-то становится легче дышать.

      – Мáтерино имя назови, как мать звала?

      Женское лицо склоняется над ним, светлые прозрачно-серые, как тучи на осеннем небе, большие глаза глядят строго и ласково.

      – Не помню… – отвечает он этим глазам, – ничего не помню.

      – Неужто матерь рóдную забыл?

      – Мне запретили помнить…

      – Сколько ж было тебе, как забрали?

      – Пять…

      – Сиротинушка значит,

      –  Ни матери, ни отца…

      –  На Рыжего звать будем.

      –  Не на карканье же это.

      И протяжное монотонное пение, непонятные слова…

      – Мать-Вода, Рыжего мимо бед пронеси, ты льдом крепка, ты паром легка, приди, Мать-Вода, пронеси мимо бед, не виноватый он в бедах своих…

      Руки, гладящие, растирающие ему грудь… Вдруг комок исчезает, и он с всхлипом втягивает в себя воздух.

      –  Пришла, Мать-Вода

      –  Вижу, поворачивайте, там вся боль…

      Его поворачивают на живот, и те же руки ложатся на его спину. Он вздрагивает, обречённо ждёт боли, но боли нет, она далекая, слабая, но опять становится тяжело дышать.

      – Матуня, холодянки ему под лицо поставь.

      –  И виски смочи.

      Прямо у лица прохлада, он, не открывая глаз, тянется к ней, окунает лицо в холодную воду.

      –  Смотри-ка, не захлёбывается, приняла его вода.

      –  Пить ему не давай, сердце зайдётся.

      –  Знаю. Ты не пей, Рыжий, нельзя, дай я тебе виски смочу.

      Прохлада отодвигается, но маленькая рука смачивает ему виски, обтирает лицо, и он шевелит губами в беззвучной благодарности.

      – Рыжий, Рыжий, – зовут его.

      Он с трудом открывает глаза, разрывая слипшиеся от выступивших и мгновенно высохших слёз ресницы. И видит прямо перед собой лицо Матуни, но… но что не так?

      – Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.

      – Матуня, ему сильнее надо, – говорит над ним голос Матери.

      – Рано ему Мать-Воду звать, – строго отвечает Матуня, – это в самый раз будет. Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-вода, обмой меня…

      Он послушно шевелит губами, выговаривая непонятные слова, и не сразу замечает, что его шёпот уже не отзывается болью в теле, что руки на его спине и ягодицах все сильнее разминают, месят его тело, а боли нет, что он уже почти свободно дышит. Он вдруг осознаёт, что это душевая, он лежит на скамейке,