Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева

как это было больно, но послушно пытается. Кашель отзывается слабой далёкой болью, но это он может терпеть. Если б ещё они оделись… Не им, ему стыдно… Он склоняется вперед, горбится, закрываясь руками.

      Рука Матери властно нажимает ему на голову, откидывая к стене.

      – Мы Матери все, не стыдись, нас стыдиться нечего. Мы всё про вас знаем. Рожаем вас, видим, какие вы, зачинаем от вас, видим, какие есть, и обмываем, как в землю положить, тоже видим, какими стали. Подними глаза, Рыжий.

      Он заставляет себя поднять веки и смотрит теперь им прямо в лицо.

      – Приняла тебя Мать-Вода, не чужой ты нам. Понесёт тебя теперь Мать-Вода мимо горестей.

      – Мать-Вода, – старательно повторяет он, – Кто это?

      – Потом узнаешь, – улыбается Мать, – очунелся, вижу, любопытным стал.

      Улыбаются остальные, смеётся Матуня.

      – Ты Матерей не стыдись, – строго говорит Матуха, – нам всё знать можно. Кровь в моче увидишь, или кашлять с кровью станешь, сразу приходи.

      Он кивает. Это понятно, но…

      – А теперь ложись, сейчас мы тебя ещё раз, уже без зáговора помнём. Матуня, воду выключи, пусть остывает, а то прохватит его.

      Он послушно опускается на скамейку, вытягивается на животе, всё опять становится далеким и плохо различимым, но уже не страшным.

      – Маманя, ты ему завтра отдельно размазни сделай плошку.

      – И травки заварить какой?

      – Я посмотрю у себя.

      – Пусть побережётся первое время.

      – Может, дневальным его оставить, полежит хоть.

      – Нет, пусть ходит, да и кто завтра-то?

      – Нет, этот не даст.

      – Верно, пусть идёт. Он с Плешаком ведь?

      – Плешак не подставит, пусть идёт.

      Слова доходили издалека, он слышал и не слушал. Блаженное чувство расслабленности от массажа он знал, массажу их учили в училище, в госпитале он тогда попал на экспериментальный курс лечебного массажа – перед тем, как лечить офицеров, новый метод опробовали на рядовых, но сейчас… сейчас это совсем другое. И дело не в том, что это женщины, нет… он знает женские руки, это другие, как тогда… в лунном сиянье снег серебрится… нет, не сейчас, нет…

      – Рыжий, что с тобой? – Матуня заглядывает ему в лицо и удивлённо говорит. – Плачет.

      – Пусть плачет, – жёсткая рука Матери проводит по его волосам. – Слезой у человека горе выходит.

      – Без матери рос, – качает головой Маанька, – а сердце живое, не выжгли ему сердце, значит.

      – Видно, мать отмолила его.

      Голоса становятся совсем далёкими, он опять уплывает в темноту, мягкую и тёплую темноту сна.

      – Всё, бабы, – выпрямилась Мать, – давайте убирать.

      – Вытащили, – улыбалась Матуха, отжимая волосы.

      Они быстро вытерлись, надели рубашки, тщательно вытерли, растёрли его мокрое от пота и осевшего пара тело, подняли и поставили на ноги и повели, снова подпирая, поддерживая собой. Он, как и тогда, бессильно обвисал, мотая опущенной головой с закрытыми глазами, но уже не стонал, а чуть слышно всхлипывал от недавнего плача.

      Когда