Владетель Ниффльхейма. Карина Демина

Беллы Петровны и смысл сказанного не сразу дошел. А когда дошел, она от возмущения и гнева потеряла речь: во-первых, с нею так не разговаривали. Во-вторых, это Юленька сейчас находилась в операционной. Ее нежная, маленькая девочка!

      А Баринов продолжил:

      – Шурка из-за нее поперся.

      Шурка? Кто такой Шурка? Ах да… конечно.

      – Ну и держали бы своего Шурку дома под колпаком.

      – И буду.

      Тогда они не сцепились лишь потому, что у стойки появился врач. Уже потом, обдумывая произошедшее, Белла Петровна пришла к выводу, что врач тот был странноватым. Но тогда его сияющая лысина, длинный нос и цепкие руки, торчащие из рукавов старинного халата, всецело завладели ее вниманием. Эти руки постоянно пребывали в движении. Они то теребили манжеты, то ныряли в рукава, то тянулись к хрящеватому неровному носу, мяли и терли его.

      – Ведите себя хорошо, – сказал им врач, как будто они с Бариновым были детьми. – Здесь больница. Больница здесь! Надо вести себя хорошо! Положено!

      – Что с моей Юленькой? Юля Крышкина?

      – Баринов. Александр.

      Сказали хором. Глянули друг на друга. Замолчали.

      – Жить будут, – пообещал врач.

      А спустя несколько часов ожидания, уже другой доктор, длинный и в зеленом, а не белом, халате, устало перечислял травмы. И каждое слово его было как удар. Белла Петровна сама не заметила, как заплакала, врач же на слезы разозлился.

      – Они живы, – сказал он, глядя почему-то на Баринова. – Им повезло. Не то, что…

      Он, наверное, имел в виду других, мертвых или умирающих, но мысли об этом нисколько не утешали. Какое Белле Петровне дело до других? Ей Юленька важна! И врач тоже все понял:

      – Верьте в лучшее, – посоветовал он, устало потирая глаза.

      – Распорядитесь, чтобы моего сына приготовили к перевозке. Я…

      – Вы его убьете, – прервал Баринова врач. – Он не переживет транспортировку.

      – Я куплю…

      – Купите себе терпения. Пригодится.

      И он ушел, а Белла Петровна осталась наедине с Бариновым. С того дня между ними установилось некое подобие перемирия.

      Она дежурила.

      Он платил. Не Белле Петровне – санитаркам, медсестрам, приглашенным специалистам, от которых, впрочем, толку было не больше, чем от местных… он как будто откупался от необходимости быть в больнице, смотреть, чувствовать и выть про себя от бессилия.

      Там, снаружи, и легче, и тяжелей. Парадокс бытия.

      И ауре явно не хватает позитива.

      Сегодня Баринов подошел ближе обычного.

      – Вы бы отдохнули, – сказал он безразличным тоном. И поскреб щеку, на которой виднелись белые ниточки шрамов. Белла Петровна удивилась, что только теперь заметила эти ниточки, и подалась ближе, желая разглядеть.

      – А знаете, – сказала она задумчиво. – У Юленьки такой же шрам. Только на руке. И… и у вашего тоже. Кажется.

      Она так и не научилась называть этого мальчишку по имени.

      – А это у Сёмы с детства такой. Он когда-то в аварию попал и вот, – пояснила Аллочка, комкая куртейку.

      Лето