Обелиск (сборник). Владимир Сорокин

признаков движения. Только в зеленоватой глубине еле заметно колебались водоросли, походившие на загадочных существ.

      Константин достал портсигар, открыл.

      Папироса по-утреннему сухо треснула в его холодных пальцах.

      Он закурил. Дым папиросы показался мягким и некрепким.

      Глядя на выбирающееся из леса солнце, Константин улыбнулся, устало потер щеку.

      «Все-таки как это невероятно тяжело – уехать из родного места, – с грустью подумал он, – из места, где ты вырос, где каждая тропинка, каждое дерево тебе знакомы… А я-то вчера бахвалился перед Зинаидой и Сергеем Ильичем. Уеду, мол, махну рукой. Дальняя дорога, новые города, новые люди. Чудак…»

      Он стряхнул пепел, и крохотный серый цилиндрик полетел вниз, пропал в камышах.

      Середина реки всколыхнулась.

      Плеснула крупная рыба – раз, другой, третий.

      Три расширяющихся круга пересеклись и побежали к берегам.

      «Щука, наверно. Ишь, как кувыркнулась, даже хвост сверкнул. Наверно, килограмма четыре будет. Они тут меньше не попадаются…»

      Он жадно затянулся, вспомнив, как в десятилетнем возрасте вытащил свою первую щуку. Это было таким же летним безоблачным утром. На реке никого не было, за долгое время ожидания не клюнула ни одна рыба. Он хотел было уже по совету старого рыбака деда Михея насадить на крючок кусочек тесьмы, на которой висел его медный нательный крестик, но вдруг поплавок исчез, леска со звоном чиркнула по воде, удилище выгнулось дугой. И началась борьба белобрысого вихрастого паренька с невидимой рыбой. И он вытащил ее – мокрый, дрожащий от волнения, – вытащил и бросил на песок, тогда еще не поросший камышом…

      Он снова затянулся и медленно выпустил дым через ноздри.

      «Да. Как все знакомо. Господи, ведь тридцать семь лет я прожил здесь. Мальчишкой я купался в ней и ловил рыбу, свесив босые ноги с того неприметного мостка. Юношей я любил сидеть здесь, читая книги о дальних странах, бесстрашных путешественниках, о любви. А потом полюбил и сам. Полюбил сильно, безумно, бесповоротно. И здесь, в этой березовой роще, впервые целовал свою любимую. Целовал в мягкие, взволнованные девичьи губы…»

      Выбравшееся из леса солнце рассеяло остатки тумана и ярко сияло, слепя глаза. Ласточки кружились над рекой, стремительно касаясь воды и вновь взмывая.

      С Таней они встречались вон там, возле трех сросшихся берез. Встречались по вечерам, когда солнце заходило, оставляя над лесом алую полосу, а из деревни слышалась гармошка. Таня. Милая Таня с русой туго заплетенной косой…

      Как любил он ее – стройную, в легком ситцевом платьице, с загорелыми тонкими руками, от которых пахло сеном и луговыми цветами.

      Он целовал ее, прижимая к гладким молодым березам, стволы которых и вечером были теплыми.

      Сначала она слабо отстранялась, а потом обнимала его и целовала – неумело, нежно и смешно.

      – Ты похож на сокола, – часто говорила она, улыбаясь и гладя его по щеке.

      – На сокола? – усмехался Константин. – Значит, я пернатый!

      – Не смейся, – перебивала его она, – не