Упал. Очнулся. Папа!. Янина Логвин

гребень и приготовился сражаться до победы. Если бы злющий Гоблин не схватил меня запросто в охапку, как куль с мукой, и не вынес под мышкой в приемную – не обращая внимание на сопротивление.

      Поставив на пол, захлопнул за нами дверь в кабинет (оставив в нем Людоедочку одну), и развернул к себе лицом.

      – Вы с ума сошли! – прошипел грозно в лоб, понизив голос до шепота, сверкая льдистыми глазищами. – Еще секунда, и всё выболтали бы!

      – Ну и пусть! Пусть знает, что ее раскусили! Я не понимаю, Андрей Игоревич, почему вы молчите? Почему мне не верите?!

      – Вопрос не в вере, а в том, что вы меня не слышите! Я же сказал, что сам со всем разберусь! Идите домой, Петухова, пока дел не наворотили! Выбросьте всю чушь из головы и спите спокойно! Я мужчина, а не сосунок, мне не нужна ваша опека. И лучше исчезните с горизонта в ближайшие пять минут, иначе…

      – Что иначе? – глаза защипали слёзы обиды, а к горлу подступил ком. Ненавижу несправедливость!

      – Иначе будете сидеть у меня под столом всю ночь!

      Я стояла, смотрела на своего шефа, а губы дрожали…

      – Ну, что еще, Дарья?

      – Почему вы ей не сказали? Пригожевой.

      – Что я должен был ей сказать?

      – Что между нами ничего не было, конечно же!

      Глаза на меня смотрели пристальные и сердитые.

      – Петухова, я смотрю, вы от скромности не умрете. А почему я должен ей что-то говорить?

      – Но ведь она подумала, что мы… что вы и я… что у нас с вами…

      – Как интересно. Продолжайте, внимательно слушаю.

      Но я замялась. Одно дело подумать – в мыслях всегда всё кажется ясным, как на ладони. И другое дело – произнести вслух то, что понятно без слов.

      А Воронов словно моей заминки и ждал. Поторопил нетерпеливо:

      – Ну же, озвучьте свою фантазию, потому что мне на ум ничего не приходит. Кроме того, что вы там собирали бумаги. Ведь это и раньше входило в ваши обязанности, при моем деде? Следить за документами?

      Если я и была красная от всего произошедшего, то сейчас побледнела.

      Мне внезапно захотелось врезать Воронову пощечину. Крепкую, такую, чтобы в ухе зазвенело. Чтобы смог почувствовать тот же обжигающий стыд от его слов, что и я.

      Всё он прекрасно понимает, только ему всё равно. Плевать на меня.

      Видимо, он это понял, потому что взглянул на мой поднявшийся в гневе бюст, на руку… Дернул желваками, развернул широкие плечи в сторону кабинета и бросил холодно поверх плеча:

      – Идите домой, Петухова. Вы свободны.

      – Я – Петушок!

      Он вдруг повернулся и разозлился.

      – Если вы – Петушок, то я – Курочка! – рыкнул раздраженно. – Идите уже, кому сказано! И без вас дел до черта!

      Вошел в кабинет и дверью хлоп! Только стекла в шкафах задрожали. А я осталась стоять, больше не в силах сдерживать слезы.

      Они и побежали по щекам – горькие и колючие, только успевай смаргивать, когда дверь в кабинет вновь открылась и Воронов вернулся. Достал из внутреннего кармана носовой платок – такой же идеально-крахмальный, как он сам, и сунул в руку.

      – Еще и