Последняя исповедь Орфея. Артем Андреевич Белоусов

одной из ветвей. Глаза его были открыты, казалось, что он молча наблюдает за мной. Изначальное предположение, что я нахожусь в Элизии сменилось более приземленным подозрением, что каким-то образом я очутился в Аокигахару. Осматривая венок, я подошел к несчастному совсем вплотную, – отвращения он во мне не вызывал. Моя нога запнулась о какой-то предмет, ответивший на это глухим отзвуком и тем самым заставивший обратить на себя внимание.

      Мандолина бежевого цвета, на корпусе которой мелким шрифтом были выгравированы стихи. Взяв ее в руки и немного отойдя в сторону, я попытался разобрать написанное, но давалось мне это с большим трудом. Некоторые строки, все же поддававшиеся моим усилиям, были мне знакомы. Да и сам инструмент вызывал во мне смутное ощущение того, что когда-то я уже встречался с ним в своей жизни, притом ни один раз.

      Держа в руках мандолину, я посмотрел на свисающего мученика. Ничего не изменилось, кроме одной детали – его зрачки были по-прежнему направлены прямо на меня, хотя я и сменил свое местоположение. От этого по моей спине пробежал холодок, а сердце перешло в ритм бибопа. Выронив инструмент, я с силой сжал в кулак осколок зеркала, который все еще находился в моей руке, подбежал к усопшему и вонзил его ему в грудь. Сначала мне показалось, что из свежей раны покойника начала сочиться кровь, но затем до меня дошло, что красные капли, стекающие по его торсу, принадлежали моей изрезанной ладони. Не обращая внимания на боль, я все также держал свое оружие в руке, в ожидании ответной реакции мертвого. Ее не последовало, он был все также смиренен. Мой взгляд перешел с раны на лицо, и я впервые с нашей встречи отчетливо разглядел его в деталях, от чего мной завладел иррациональный страх, с которым встречались большинство героев Лавкрафтовских рассказов. Это был я – мой нос с родинкой на правой стороне ноздри, мои губы, овал лица, глаза, уши, еще не успевшие стать глубокими лобные морщины. Вдвойне нагоняло ужаса то, что я не признал самого себя в зеркальном отражение. Раскрыв кулак, стараюсь рассмотреть себя в осколке снова, но оно полностью залито кровью, а попытки оттереть его от красной субстанции не дают хотя бы малейшего результата.

      Упав на колени, прижимаюсь лбом к свежей почве, от которой исходит слабый аромат петрикора. Скрещиваю пальцы за затылком, ощущаю тепло от правой ладони, которая липнет к волосам как смола древесных почек. Силюсь вспомнить, кто я, как и для чего здесь оказался. Бесполезно. В голове туман, не единой мысли, лишь образ меня в роли одинокого висельника, покорно висящего на тополе.

      Вновь образовавшиеся затишье прерывает птичье пение. Отрываю голову от земли в надежде увидеть еще одно живое существо. На плечо висельника села небольшая черная птица, насвистывающая короткие мелодии с продолжительными паузами. Раньше я видел ее лишь на иллюстрациях, это был чешуегорлый мохо. Продолжая свои короткие песенные зарисовки, птица на пару с повешенным взирают на меня сверху вниз, будто ожидая от меня действия. Мне ничего не остается, как встать и молча наблюдать