Закон обратного отсчета. Леся Орбак

не осели, так перекантовываемся, – Макс криво улыбается, уставившись в салями. – Потом видно будет. Вы-то что здесь забыли, на ночь глядя?

      – Покататься выехали, – быстро отвечает Джа. – А чем ты занимаешься?

      – Работаю охранником в торговом центре, в этом… французском… блядь, никак название не запомню. Рядом еще салон «Порше». Братцы, какие там тачки! Я у них в Карреру сел покататься. Типа тест-драйв. Так в ней оргазм уже на старте.

      – Представляю. Я копался в такой, – Михаил тянется за бутылкой, но к Джа она стоит ближе.

      – Я налью.

      – Вообще, сегодня я должен был работать. Меня вчера напарник подмениться попросил. Вот, блять, удружил. Да ладно, – машет Макс и не замечает, насколько больше виски в его бокале по сравнению с остальными. – А ты механик?

      Свою порцию Джа и вовсе делит на два захода. Он не любит пьянки на чужой территории с чужими людьми из-за неизбежных, как похмелье, разговоров о личном. И Михаил принимает огонь на себя. Устраивается поудобнее так, чтобы надежно упираться плечом в стену, не греметь арсеналом, дотягиваясь до стопки, и чувствовать, как ветер обдувает спину. Он забалтывает Макса до сакрального вопроса «где служил?» и сужает опрятную кухню маленькой квартиры до двоих слишком молодых для «бывших» солдат.

      Теперь Джа спокойно разливает только на пару. Макс уходит в нокаут к началу третьей бутылки, уснув прямо на унитазе. А Михаилу не сразу удается достать смартфон из кармана. Для него ночь переключается в режим слайд–шоу.

      Скатерть в шотландскую клетку.

      Карман на водительском кресле такси.

      Родная подушка в цветочек.

      – Джа, Нортон.

      – Я перегнал уже, дрыхни, вояка.

      Беспамятство.

      4.

      Мутит. В голове перекатываются подшипники, бьются о стенки черепа. Вместо крови – маслянистый бензин. И если рискнешь перевернуться на бок, он стекает по венам и артериям со всего организма в одну точку, куда-то возле горла. Еще чуть-чуть и выльется на подушку. Поэтому лучше не шевелиться.

      Михаил так и лежал бы на мятой постели сломанным байком, пока кто-нибудь заботливый не починит. Но хочется есть из странной уверенности, что едой можно протолкнуть бензиновый ком из горла в желудок, утрамбовать и тогда – полегчает. Непременно полегчает! Только где взять хотя бы бутерброд?

      Телевизор не слышен. Сквозь полоску между плотными задернутыми шторами видно, насколько серо снаружи. Кажется, накрапывает дождь. Дом словно выброшен в постапокалиптический мир без людей и надежды на просвет. От перспективы спускаться на кухню легче сдохнуть голодной смертью, укутавшись одеялом в цветочек. На тумбочке – стакан воды и таблетки. Михаил помнит, насколько они противные. И от бессилья хочется выжать скупую мужскую слезу.

      «Помираю, – свербит воспаленное сознание. – Я точно сегодня сдохну». Михаил сжимает в кулаке простынь, тяжело дышит сквозь сухие губы. И замирает, нащупав пальцами что-то пластиковое.

      Мобила? Положить ему под одеяло телефон,