Бремя завета. Три под одной обложкой. Илья Коган

да, – не задумываясь, согласился я, – с Люсей Вагиной…

      И вот тут я, мальчишка, сопля, впервые увидел, как ломается взрослый, прошедший войну человек. Он сразу как-то сник, ссутулился. Презрение ко мне все еще плясало в его глазах. Но к нему явно добавился страх…

      – Ладно… Иди… – отпустил он меня. Я понял, что страшного суда не будет, но вместо чувства облегчения испытывал жгучий стыд. Я не победил, не отстоял своей правды, я применил подлый прием и был им раздавлен.

      На следующий день меня «разбирали» на уроке литературы. Ребята гоготали, не видя в моих стихах ничего крамольного… Но по поведению я получил тройку в четверти. И это за три месяца до аттестата зрелости.

      На книжной полке у меня хранится древний том «Стихотворений» Надсона с надписью «Из книг Каро Айламазяна». А рядом – сборник Шекспира, подаренный мне директором на выпускном вечере… И время от времени я покрываюсь холодным потом, вспоминая гремучую смесь презрения и страха, которой на всю жизнь наградил меня директор…

      – Мошох-мехалей! – нарушил молчание пророк. – Ты наказан своим стыдом! И пусть этот стыд сжигает тебя, как языки пламени сжигают грешников аду! До тех пор, пока не придешь ты к тшуве!

      Вот пристал с этой тшувой! – подумал я. Но почему- то на душе стало легче, как будто, прочитав мои мысли, пророк снял палец с моей чаши весов…

      В конце дня ноги снова принесли меня к Стене Плача. Площадь перед ней была полна. Какие-то вполне профессорского вида люди слаженно пели в одном углу. В другом – исступленно качались покрытые шалями седобородые старцы. А в центре водили хоровод, и все лица казались мне веселыми и добрыми.

      Был канун Шаббата, и мне было хорошо…

      Автобус в Бейтар-Илит отходил от Ассирийских ворот. Нашел я их просто. Снова крикнул на площади:

      – Кто-нибудь говорит по-русски?

      – А что вы хотите?

      – Вам помочь?

      Почему здесь все так благожелательны? Или мне, гостю, это только кажется?..

      В автобус я вошел вслед за молодым хасидом. Мы сели рядом, и он тут же достал из кейса пудовый том. Тору? Или Талмуд? И стал качаться и шепотом причитать над ним. И остервенело ковырять в носу… И ковырял всю дорогу. А пересесть я стеснялся. Может, это ритуал такой… Кто их, хасидов, знает…

      Глава четвертая

      После ужина я попросил моих молодых хозяев показать «те самые» книги. Гецль принес аккуратно спеленатый сверток, и на свет божий появились скандальные фолианты.

      – Это что, Тора?

      – Нет… Это комментарии рабби Элияху из Вильно…

      – Виленского Гаона, – перевела для меня Эстер.

      – Талмудиста? – показал я знание предмета.

      Меня поправили:

      – Мудреца!.. Гаон – это «гений»!

      – Он жил в восемнадцатом веке и прославился своими пояснениями к Талмуду. Он писал их прямо на полях Книги…

      – Но ведь