Еврей в России больше, чем еврей, и больше он, чем русский. Геннадий Александрович Разумов

в СССР тоталитарной системе и планово-командной экономике, и все переменилось. Исчез дефицит, исчезло и его ценностное значение. Раньше только у каких-нибудь барыг из-под полы можно было втридорога купить, например, парижский томик Бердяева или Розанова. Теперь они лежали сиротливо на уличных книжных развалах – никем не раскрытые, никому не нужные.

      С приходом в Россию рынка-базара изменилась вся общественная система ценностей, поменялись цели, ориентиры. Нет, по-прежнему в московском метро сидели пассажиры, уткнувшиеся в печатные страницы. Но что они читали? Нет, не романы. А лишь газетки, журнальчики, учебники, конспекты лекций.

      И что больше всего стало продаваться? Чернуха и сексовщина, которая назойливо лезла в глаза со всех витрин и прилавков книжных магазинов. «Вкус убийства», «Нежное дыхание смерти», «Любовные утехи императрицы», «100 великих любовниц» – вот что стало цениться в России. Куда было ветхозаветному Достоевскому с Чеховым и тоскливому Толстому со старомодным Островским противостоять Устиновой, Марининой, Донцовой и другим тогдашним многотиражным теткам чемпионкам пера.

      Справедливости ради, нельзя не отметить, что и на Западе отношение к печатному слову тоже изменилось не в лучшую сторону. Вот переехал Женя в Америку и застал там свои заморочки. Какое оно было книжное лицо США? С виду красивое – глянцевое, многоцветное, яркое. Вот, например, магазины книжной сети Barnes & Noble или Borders. Это были не какие-то торговые точки, а настоящие дворцы, фитнесс-клубы для мозгов.

      В двух-трехэтажных зданиях ползли вверх-вниз эскалаторы, удобные столики и кресла приглашали посетителей посидеть, почитать, посмотреть. Можно было и капучино попить с шоколадным кейком. В детских отделах на полках лежали не столько книжки, сколько самые настоящие игрушки. Текста в них было совсем чуть-чуть, зато полно выскакивающих из обложек обезьянок, скалящих клыки волков и тигров, разевающих пасть динозавров, выбегающих со страниц мальчиков, девочек, машин и велосипедов.

      Взрослые отделы искрились яркими суперобложками, сверкали красочными картинками. Правда, в большинстве случаев за этими фасадами стояла зевотная скукотища: какая-нибудь Хилари Клинтон и Обама с Опрой звали к избирательным урнам или Дональд Трамп учил непосвященных, как стать богатым. Хотя много было и другой так называемой интеллектуальной литературы, fiction, nonfiction, biography, альбомов с живописью, архитектурой, памятными местами и т. д., и т. п.

      Хуже обстояло дело с художественной литературой. Ее залив-бухта в общем книжном океане был совсем мизерный. А знание ее и отношение к ней, особенно среди молодежи, стремилось к нулю. В одном лосанджелесском Borders,е Женя подошел к продавцу и спросил, какие книги Стейнбека можно купить в их магазине. Молодой человек долго шарил в мониторе компьютера, переспрашивая его: What his name? John or Jone? В другом магазине девушка консультант (!?) не могла с первого раза найти в базе данных компьютера ни Д. Апдайка, ни К. Воннегута.

      – Что ты удивляешься? – просветил Женю приятель, преподаватель колледжа. – На первом занятии я предложил