Еврей в России больше, чем еврей, и больше он, чем русский. Геннадий Александрович Разумов

от этого взводного разные антисемитские высказывания, и решил, что пока тот его не выдал, а охрана еще довольно травоядная, надо смываться. Ночью, попросившись у часового сходить по большим делам и, присев для вида за кустиками, он сбежал.

      Судьба его берегла. Он прошел по территории, оккупированной немцами, почти тысячу километров. Шел один, обходя города и деревни, питался чем придется, копал на огородах картошку, ел сырые зерна пшеницы, овса и ячменя. Смертельная опасность подстерегала его за каждым деревом, каждым поворотом дороги.

      Только дойдя до пригородов Брянска, он, наконец, встретил партизанский отряд. Это было подразделение капитана Сабурова, ставшего позже известным командиром знаменитой партизанской армии Ковпака. Он оказался порядочным человеком, поверил лёлиному рассказу об истории его побега, что по тем суровым временам было достаточной редкостью, и взял к себе пулеметчиком.

      Два года Лёля еще воевал, пока не был ранен в ногу и отправлен самолетом через линию фронта на «Большую землю».

      А в Куйбышев все это время возвращались из полевой почты регулярно посылавшиеся сыну жениной бабушкой бумажные треугольники с горькой тревожной припиской «пропал без вести».

      После госпиталя Лёлю постигла судьба почти всех, кто в том или ином качестве побывал тогда на оккупированной территории – он был арестован и отправлен на лесоповал, где валил, пилил и рубил тот самый Брянский лес, в котором совсем недавно партизанил.

      Но и тут ему помог Бог в лице жениной героической мамы, вызволившей своего брата из лагеря с помощью традиционного российского приема – снятия с пальца в нужный момент золотого кольца перед столом важного начальника.

      Так что отмерено было жениному дядюшке-бедолаге столько горестей в начале его жизненного пути, что их вполне хватило на всю его последующую жизнь, которая прошла в общем спокойно и размеренно, без особых невзгод. Однако он так был ошарашен всем с ним происшедшим, что долгие годы молчал (или просто не афишировал) о своем партизанском прошлом. Причем, даже тогда, когда это совсем уж было ни к чему. По крайней мере, до тех пор, пока Брежнев, наконец-то, официально признал за бывшими партизанами право тоже считаться ветеранами Великой Отечественной войны.

      Преображенский рынок

      В 1943 году Женя с мамой, бабушкой и дедом вернулись в Москву. В столице еще стоял суровый дух войны – действовали строгие правила вечернего затемнения, светящееся окно могло было быть признано сигналом для вражеских самолетов, а его хозяин без всякого разбирательства расстрелян, как шпион.

      Трамваи и автобусы ходили с большими перерывами, черными пятнами-дынями висели на ночном небе шеренги заградительных стратостатов, и оглушительный рев сирен учебных или настоящих тревог, предупреждая о бомбежках, время от времени сотрясал стекла в окнах и грозовым страхом бил по мозгам.

      Почти во всех концах города дворы между домами продолжали вспухать новыми бетонными бомбоубежищами, а поезда метро проскакивали без остановки