В плену времени – 2. Повести. Тамара Ла

и поднял голову, откидывая с лица плащ.

      – Нет, этого не надо делать! Надо немедленно плыть на Южный мыс – там меня ждут люди, и там мы захороним тело Лабира.

      Ицар подошел к мертвому телу и с жалостью посмотрел на Лабира, который и в смерти нравился ему, потом поднял взгляд на Гелиодора, с насмешкой сказал:

      – Кто бы он не был – человек или бог, Тлеполем своим точным ударом сделал ему честь, твоему другу.

      – Мне не досталось чести быть его другом.

      – Но ты переживаешь его смерть, как свою собственную.

      Египтянин сказал сквозь зубы:

      – Тебе не понять. Это дела жрецов и богов.

      Ицар словно не обратил внимание на его слова, продолжал хвалиться смертоносным ударом своего помощника:

      – Твоему Лабиру повезло! Ведь Тлеполем – великий мастер ножа, большой мастер убивать с одного удара. Ведь это он два года назад убил Аридата Гиганта в честном бою один на один.

      – Смерть не самое худшее.

      Ицар поднял брови, словно удивляясь.

      – А что самое худшее?

      Гелиодор молчал. Поднявшись, он прошел в каюту, взял там светлое покрывало, подошел к Лабиру и накрыл его, затем прошел на нос корабля, закутался со всех сторон плащом, накрыл им голову и, сев, вновь стал недвижим.

      Ицар вошел в тесное пространство маленькой каюты, со стенами, сплетенными из ивовых ветвей, и улегся на ковер, разостланный на полу, чтобы отдохнуть пару часов после полудня.

      Лет с двадцати пяти жизнь и смерть ему стали одинаково равны. Потому что он отчаялся понять их смысл. Совершенно не понимал, что это такое – сон ночью и сон днем. Нет ни раскаянья во всех своих поступках, ни особых надежд на будущее. Когда годами и десятилетиями на важнейшие вопросы не получаешь ответы, то всё становится безразличным. Раз ответов нет, то, значит, и вопросы не нужны.

      Через два часа он проснулся, сел и тут же из кувшина налил в широкую киликийскую чашу красное легкое вино и начал втягивать его в себя, с наслаждением прикрыв глаза.

      Близкое со всех сторон шумело море, и шум его – вечный гимн Красоте. Море – само воплощение Красоты.

      Гелиодор вошел в каюту. У него по-прежнему был страдающий и какой-то потерянный вид.

      – Теперь нас всех ждут несчастья, – с отчаянием сказал он.

      Пират поставил опустевшую чашу на поднос из лимонного дерева, лежавший на ковре, рядом с кувшином вина. Потянулся и зевнул.

      – Ах, Гелиодор! Только не плети мне басен! Перестань! Я давно знаю, что между поступками человека и его судьбой нет никакой связи. У тебя больной вид, но с собой у тебя никаких лекарств нет. Как же ты, знаменитый врач, собираешься лечить самого себя? Уж наверняка, себя ты не сможешь вылечить! – и кариец весело расхохотался.

      – Я болен не от раны, а от смерти Лабира.

      У Гелиодора – отчаявшееся и расстроенное лицо. Он отказался от еды, глотнул только воды из кувшина и в полутьме каюты уселся в угол, спасаясь