Марина. Карлос Руис Сафон

на меня, эти существа. Наконец я захлопнул альбом и подошел к Марине. Она глубоко дышала там, в полумраке, и я вдруг почувствовал себя таким маленьким, незначительным, таким растерянным. Я не знал, что делать, что сказать. В этих фотографиях было что-то такое, от чего я попросту на куски рассыпался.

      – Ты как, в порядке?.. – спросил я наконец.

      Марина, не открывая глаз, кивнула. Вдруг что-то зазвучало в зеленой мгле. Мы застыли, вперившись глазами в тени, окружавшие нас. Снова раздался этот звук, неизвестный, непонятный. Враждебный. Зловещий. Потянуло гнилью, тошнотворно и сильно. Словно зверь во тьме открыл зловонную пасть и дохнул. У меня появилось ужасное чувство, что мы уже не одни, что рядом с нами кто-то есть. Он наблюдает за нами. Марина, окаменев, неподвижно смотрела во мглу. Я сжал ее руку и повел к выходу.

      6

      Мы вышли из сада в серебристую дымку дождя, одевшую улицы. Было около часу дня. На обратном пути – Герман нас ждал к обеду – мы не обменялись ни словом.

      – Герману, пожалуйста, ничего не говори, – попросила Марина.

      – Не беспокойся.

      Я подумал, что даже если бы и захотел, не смог бы объяснить, что с нами произошло. Чем дальше мы уходили от сада со старой оранжереей, тем хуже я понимал и помнил те странные и мрачные вещи, которые там видел. На площади Сарья я заметил, что Марина бледна и дышит с трудом.

      – Что с тобой, как ты себя чувствуешь? – встревожился я.

      Марина сказала, что все хорошо, но как-то неубедительно. Мы присели на скамью. Закрыв глаза, она тяжело переводила дыхание. У наших ног что-то клевали голуби. В какой-то миг мне показалось, что Марина сейчас потеряет сознание. Вдруг она открыла глаза и улыбнулась мне.

      – Не пугайся. Небольшая дурнота. Наверное, из-за этого ужасного запаха.

      – И правда, он был ужасным. Падаль какая-нибудь. Крыса или…

      Марина согласно кивнула. Наконец ее бледность прошла, щеки снова порозовели.

      – Мне просто надо поесть. Пошли уже. Герман небось уже волнуется.

      Мы пошли к ее дому. Кафка ждал нас у кованых ворот. На меня он взглянул холодно, а Марину приветствовал, кратко, но дружественно потершись о ее лодыжки. Я размышлял, как прекрасно быть котом, когда раздалась та самая небесная музыка, что увлекла меня ночью в этот сад – голос, певший из граммофона Германа. Музыка заполнила сад, как неудержимые весенние воды.

      – Что это за музыка?

      – Это Делиб.

      – Никогда не слышал.

      – Лео Делиб. Француз. Композитор, – объяснила Марина. – Не проходили в школе?

      Я пожал плечами.

      – Это из его оперы «Лакме».

      – А кто поет?

      – Моя мама.

      Я смотрел на нее в изумлении.

      – Твоя мать – оперная певица?

      Марина ответила бесстрастно:

      – Была певицей. Она умерла.

      Герман ждал нас в большой гостиной – просторной овальной комнате. С потолка струился, разбиваясь на разноцветные искры в хрустале, свет большой