Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 2. Сборник

близорукие империалисты, мы уже считаем инфантильным.

      Напротив, мы воображаем себе будущую эволюцию человечества как колебательное и нерегулярное движение одного из тех живописных деревянных колёс, снабжённых ведёрками и приведённых в движение четвероногим животным, которые на Востоке извлекают воду для орошения огородов.

      Из-за примитивной конструкции колеса и ведёрок добываемая вода перемешана с песком, который, выливаясь вместе с ней, постоянно поднимает уровень окружающей почвы таким образом, что само устройство должно постоянно повышаться.

      В поворотах истории всегда будет одновременно монотонная вода событий и всегда растущий отборный песок свободы⁷.

      Например, империалисты, кажется, игнорируют абсолютную новизну и исключительную важность того, что мне представляется важнейшим событием последних ста лет: я имею в виду свободу забастовки, механически завоёванную пролетариатом, – свободу тем более могущественную, поскольку она не признана законом, свободу, которую не смог отменить никакой Наполеон.

      Эта свобода является лишь логическим, но неожиданным результатом уже далёкой Французской революции, которая, как и все известные истории революции, произвела медленное оплодотворяющее воздействие, сравнимое с последствиями периодических затоплений Нила.

      Власть государства нельзя больше понимать как тормоз освободительным стремлениям народа. Мы полагаем, напротив, что революционный дух народа должен затормозить, точнее, медленно коррозировать власть государства и консервативный дух, признак старости и прогрессирующего паралича⁸.

      Вспомните знаменитую фразу Клемансо: «Я первый полицейский во Франции»⁹. Этим выражением, которое казалось остротой, великий министр выразил именно ту необходимость, которая заставляет социалистов – пришедших к власти растущей силой пролетариата в качестве представителей и защитников свободы – немедленно превращаться в свирепых реакционеров.

      На самом деле, перед ними возникает дилемма: либо стать тяжеленной и удушающей крышкой на кипящем народном котле, либо поддаться и быть отброшенным переполняющей силой этой пылающей ярости.

      Понятно, однако, что такие крышки не держатся долго. Радикал-социалисты Клемансо и Бриан¹⁰, став шаткой и свирепой полицией французского революционного движения, дают новое доказательство бурного сосуществования тех противоречивых элементов, о которых я уже говорил.

      Из всего этого очевидно вытекает, что насилие теперь стало лучшим условием истинного здоровья народа. Разве порядок, пацифизм, сдерживание, дипломатический и реформистский дух не являются артериосклерозом, старостью и смертью?

      Только через насилие можно осуществить уже потрёпанную идею справедливости, но не фатальности, которая состоит в праве самого сильного, а гигиенической и здоровой, которая состоит в праве самого храброго, самого бескорыстного, то есть в героизме.

      Следуя этому принципу, я могу сейчас же