Виноватых бьют. Сергей Кубрин

на внутренний замок, повернув флажок ручки.

      – Я в тюрьму – как домой хочу; но только по праву. За чужое не сидят, за чужое – платят.

      – Знаешь, Чапа, а я ведь лучший оперативник в этом отделе. Может, во всём городе даже. Мне такие места блатные предлагали… Сиди себе в кабинете, кури не думай. А я вожусь тут. С такими, как ты.

      Он достал из внутреннего кармана ключ, вставил в кольцо наручника, повернул по часовой и освободил виноватого Чапу. Тот забыл про кофе и слушал, что говорит Жарков.

      – Как думаешь, почему? Дурак я, наверное.

      Чапа знал, что не дурак, и бить оперативника отказался.

      – Бей, – настаивал Жарков, – сначала под дых, потом в лицо, потом в грудак.

      Чапа мог бы догадаться, что будет. Нападение на сотрудника, новая пришитая статья, прямая дорога в СИЗО и следующая за ней сделка со следствием: признаешь убой – замнём телесники. Но Жарков уже открыл окно, и думать стало необязательным. Будешь долго думать – опоздаешь. Сначала делай, потом размышляй.

      – Бей, – повторил Жарков, – и вали.

      Чапа занёс руку и врезал Гоше в челюсть. Жарков сморщился от боли, но устоял на ногах. Следом прилетел удар в живот, и ещё один, контрольный, в шею.

      – Перебор, – задыхаясь, произнёс Жарков. Не глядя, он кивнул в открытое окошко.

      Чапаев сказал «спасибо» и вышел во внутренний двор. Там до забора – четыре метра, и ни одной полицейской души.

      Когда отбило сердце, Жарков заорал: «Стой!», схватил пистолет и сделал три уверенных выстрела. Первый в воздух, второй в спину ещё живому Чапе, третий – в голову. Уже мёртвому.

      Глазик

      Прежде чем выпал первый снег, ему пришлось ответить.

      – Да, конечно, обязательно, – сказал Жарков и улыбнулся.

      Он умел врать, но вот обманывать – не очень, особенно родную дочь, любимую свою девочку.

      – Я просто подумала – хватит вам… Как маленькие.

      Иногда он пугался таких строгих и рассудительных замечаний. Слышать от ребёнка правду не очень-то здорово. Ему – тридцать шесть, ей – просто шесть. А кажется – наоборот.

      – Просто, понимаешь… – хотел объясниться, но слов не подобрал.

      – Понимаю, – ответила Лиза и тоже не договорила.

      Они молчали об одном.

      С тех пор как Жарков ушёл из семьи, ничего не изменилось. Видел дочь только по воскресеньям. Пропадал на службе, и всё такое. С женой – ещё не бывшей – общался мало. Теперь, правда, только по телефону, и то в основном сообщениями, односложно и мимолётно: обрывками, смайлами, многоточиями.

      «Привет… Сегодня заберу в два».

      «До вечера, на ночь не дам».

      На ночь и сам бы не взял: не осмелился бы. Потому и ушёл, точнее – выгнали, выгнала, попросила.

      – Когда ты дома, я не боюсь, – призналась Лиза.

      Жарков думал иначе – и крепко сжал её ладонь.

      Они возвращались нехотя и неторопливо.

      – В Макдональдс, да?

      – Акей, – согласилась.

      Кажется, с первого класса теперь учили английский. Наверняка не знал или забыл. Пропустил, короче.

      Взяли