Нахид. Шахрияр Замани

лица стала багровой. Даже жалко его.

      – Вы ведь с ней незнакомы раньше были?

      – Нет.

      – Я так и подумал. Вы и эта вздорная баба – ничего общего. Прилетим в Тегеран – я ей вправлю мозги! Скандалистка: думает, всё позволено.

      Тут мне очень захотелось поставить его на место. Ведь, как я поняла, главная его особенность – умение гнать прочь досадные мысли.

      – Что же вы не закончили рисунок? – иронично спрашиваю я. – Предполагался ведь портрет Шахлы-ханум?

      – Успокойтесь, милая. Вам не идёт язвительность. Это не было ничьим портретом.

      Пэжман складывает листок пополам. Дразнить его мне понравилось.

      – Вы правы, доктор: она опасная женщина. Лучше вырвите её из сердца. Может быть, это решит ваши проблемы.

      Пригладив каштановые волосы на затылке, он отвечает:

      – Вы уж меня не выдавайте. Что мне сделать, чтобы по прилёте в Тегеран это животное каким-то образом не отомстило бы мне?

      – Я думаю, достаточно будет простого извинения.

      Пэжман осторожно наклоняется вперёд к уху Шахлы и что-то ей говорит. Она сначала не реагирует. Потом взмахом руки показывает ему, что он прощён. И Пэжман вновь повеселел, говорит мне:

      – С вашего разрешения, пойду вымою руки.

      Он уходит, а Шахла занимает своё прежнее место в проходе. Она довольна.

      – Куда этот пёс девался?

      – Нельзя так, ты что?

      Она меня щиплет повыше локтя.

      – Я знаю, что это ты его науськиваешь. А мы, женщины, должны помогать друг другу.

      Я не говорю ей, что попробовала подшутить над Пэжманом и что у меня это получилось.

      – Зачем ты с ним так строго?

      – Рядом с ним сидит девушка, – отвечает Шахла, – прекрасная, как букет цветов, но его бесстыжие глаза предпочли меня, чья юность давно ушла. И кто сказал тебе, что я с ним строга?

      – Я не думаю, что Пэжман из таких мужчин, – говорю я и чувствую, что у меня затекли ноги.

      Хромаю в хвост самолёта, держась за спинки кресел. Пассажиры сладко спят или пребывают в полусонном оцепенении с полуоткрытыми глазами. Звучит спокойная музыка – кажется, латиноамериканская; потом лётчик объявляет, что мы летим над океаном. Им бы только похвастать! Мысль о падении с высоты заставляет волоски на моём теле встать дыбом. Был бы день, я бы пофотографировала немного.

      Дверь открывается, и появляется Пэжман; держа руки перед грудью, он улыбается мне. Я запираюсь в туалете, и от моего вида в зеркале мне становится плохо. Плешу водой себе в лицо, замечаю, что вздутие губы почти прошло. Сумочку я забыла – прах на мою голову! Причёсываюсь мокрой рукой – но это бесполезно: нужен гребень. Пытаюсь открыть дверь, и это у меня не получается. Нажимаю на ручку так, как показывает стрелка, и всё впустую. От чувства запертости накатывает истерика. Дёргаю ручку так и этак, сердце колотится, и спину простреливает боль. Лампа, свет которой похож на лунный, горит то слабее, то сильнее, потом начинает мигать. Сердце ёкает и уходит в пятки. Надо же было попасть в воздушную яму именно в это время! Я могу