Нахид. Шахрияр Замани

меня тоскливыми взглядами. А мне стыдно: я не должна была говорить солдату ту фразу. Такого великодушия, какое проявили ко мне они, не от всякого «товарища» дождёшься. Те ребята даже готовы были пострадать за меня. Напротив меня сидит старик, он бормочет молитву, дует направо и налево, опять молится. Всё ещё слышны выстрелы. Водитель командует: «Головы опустить, глаза закрыть и пасти заткнуть».

      Старик говорит негромко:

      – Ребята, кто бы из вас ни стал сокамерником этой сестры, берегите её пуще глаза.

      Солдат, стоящий на заднем бампере, наклоняется к нам: «Молчать!»

      Я осторожно осматриваюсь. Из всех арестованных я – единственная женщина. Неужели меня посадят в тюрьму?! От резкого торможения ударяюсь головой о стенку кабины джипа. Боль пронзает мозг. Приоткрываю левый глаз… Внимание привлекает высокая мачта и флаг, упавший с неё на мокрый асфальт; впрочем, он ещё на чём-то держится. «Шевелись, вылезай!» – слышится команда.

      Я ступаю на асфальт и получаю подзатыльник. Отвесившая его рука тяжела, как топор! Спокойный голос говорит: «Девчонку в подвал, в первый блок».

      «Что ещё за блок в кромешном аду?» – спрашиваю сама себя.

      – Глаза не жмурь, ступай за сержантом, – говорит тот же голос.

      Я потираю шею и спускаюсь по узкой и влажной лестнице. Боже мой, я даже не знаю разницы между солдатом, сержантом и старшиной! Три-четыре дня назад я жила другой, собственной жизнью. И сейчас предпочла бы сломать ногу, только бы не вернуться в страну! В нос ударяют запахи сырости, пота и табачного дыма. Меня чуть не стошнило: всё внутри меня поднялось аж до горла.

      Открывается железная дверь, и меня вталкивают внутрь. На четвереньках я добираюсь до кирпичной стены – руки стали мокрыми и липкими. Здесь сидит женщина, обхватив колени руками, и я задаю ей вопрос:

      – Этот зловонный запах – откуда он?

      Женщина поворачивает к себе мой подбородок и спрашивает:

      – Ты первый раз в тюрьме? Какое преступление?

      – Меня по ошибке схватили. Я не вхожу ни в одну группу или шайку.

      – Где тебя взяли?

      – На демонстрации.

      Она отпускает мой подбородок и говорит:

      – Меня зовут Хатун. В этом блоке есть ещё несколько политических. Он только называется блоком, а камер здесь нет.

      Я мало что могу разглядеть, но уши мои слышат многое – и страдают. Разговоры здесь ведутся очень громкие и грязные. Длинные волосы Хатун слиплись и висят сосульками. Мне совсем плохо, и я встаю, сжимаю кулаки и стучу в железную дверь.

      – Меня арестовали по ошибке! Откройте дверь!

      На меня падает тень. Крупнотелая заключённая упёрлась руками в оба косяка двери и таким образом поймала меня.

      – Личико твоё красивое, как и голос, – говорит она. – Бьюсь об заклад, в блоке ещё не бывало такой прелестной девочки!

      Я смотрю на неё, а она приближает ко мне свой подбородок. Принюхивается и заявляет:

      – Эта красотка – только моя, все расслышали?

      Я в полной растерянности, и язык отнялся. Женщина трогает