Дочь короля. Вонда Макинтайр

признать, что папа не приказал побить камнями мадам де Ментенон.

      Мадам сделала вид, будто ее вот-вот вырвет.

      – Старая шлюха! Простите, мадемуазель де ла Круа.

      – Что вы сказали, мадам?

      – Простите, я привыкла к непристойностям, и все потому, что в юности была настоящим сорванцом, не имеющим представления о хороших манерах.

      – Я не услышала ничего непристойного, – объявила Мари-Жозеф.

      Мадам рассмеялась, и Лотта вместе с ней.

      – Что ж, значит, старая карга не обманула вас своим показным благочестием и не внушила вам почтение к мышиному помету! Я всегда знала, что вы разумная девица.

      – Вы слишком высокого мнения обо мне, мадам.

      Щеки у Мари-Жозеф зарделись от смущения.

      – Я не знаю, что именно в ваших речах было непристойно, – мне неизвестно, что значит это слово.

      – Какое? – сухо спросила Лотта. – «Помет», «карга» или «шлюха»?

      – Последнее, – прошептала Мари-Жозеф.

      – Не знаете? Какая прелесть! – заключила мадам. – Впрочем, мне пора вернуться к письму.

      Мари-Жозеф и Лотта сделали реверанс, и мадам исчезла в спальне.

      Лотта взяла Мари-Жозеф под руку. Вместе они, сопровождаемые Оделетт, вышли из покоев мадам. Сгущались сумерки; в каждом зале слуги опускали хрустальные канделябры и зажигали множество новых свечей.

      В апартаментах Лотты фрейлины потребовали, чтобы их причесала Оделетт. Лотта увлекла Мари-Жозеф за собой, на приоконный диванчик, чтобы без помех пошептаться.

      – Надо же, как вас от всего оберегали! – удивилась Лотта.

      – Конечно, вы же знаете!

      – Шлюха – это женщина, которая продает себя за деньги.

      – На Мартинике мы назвали бы ее рабыней или крепостной, если она сама продала себя в рабство.

      – Боже, я не о том! Я о женщинах, которые продают свое тело.

      Мари-Жозеф ошеломленно покачала головой.

      – Которые продают свое тело мужчинам. Любому, кто только захочет. – И, потеряв терпение, Лотта решительно добавила: – Вступают с ними в связь!

      – Вступают в связь? – непонимающе переспросила Мари-Жозеф. – То есть совершают прелюбодеяние? Вне брака?

      – Какого брака? Вы, верно, совсем дурочка.

      – Я…

      Мари-Жозеф замолчала. С ее стороны было бы нарушением этикета защищаться от насмешек августейшей покровительницы, хотя ее и оскорбил пыл, с которым Лотта подняла ее на смех.

      «Ты слишком вознеслась, – сказала себе Мари-Жозеф, – и получила по заслугам. Поделом тебе».

      – Не сердитесь, я не хотела вас обидеть! – сказала Лотта. – Простите меня. Мне предстоит научить вас очень и очень многому: я все дивлюсь, как это монахини сумели воспитать вас в таком неведении!

      – Они лишь надеялись уберечь от зла мою невинность, – промолвила Мари-Жозеф. – Сестры во Христе и сами невинны. Они ничего не знают о… – Она перешла на шепот.

      – О шлюхах и блуде? – громко заключила Лотта. – Я расскажу вам о Нинон де Ланкло, я ведь с ней знакома –